Орден Сталина
Шрифт:
Филиппов тем временем будто на крыльях летал. Взрывчатые смеси были размещены им в точном соответствии с их назначением; электрические провода подведены, куда нужно.
– Ну-с, глубокоуважаемый Коба, – проговорил инженер весело, – я бы сказал: с Богом, но, боюсь, Он в таком деле помогать нам не станет.
И – Михаил Михайлович повернул ручку тумблера, подавая электрическую энергию к своему прибору.
Минуту или полторы ровным счетом ничего не происходило. «Обманул меня? – мелькнула мысль у бывшего семинариста. – Подстроил всё так, чтобы опыт не удался?..»
А затем – случилось.
10
Филипповская
Грузин попробовал позвать Филиппова и понял, что не может этого сделать. Звать ему было нечем: язык у него во рту тоже сделался пустотой, равно как и сам рот. Коба хотел повернуть голову: осмотреться по сторонам, но и головы у него теперь не было – хотя он видел, слышал и осознавал всё ( А что – всё? Это ничто – и есть «всё»?!).
– Это ничто– и есть Ад… – произнес кто-то раздумчиво.
Лишь секунду или две спустя Коба узнал свой собственный голос и благодаря этому вышел из оцепенения. Да, тьма была полной, и он не мог видеть собственных пальцев, поднесенных к лицу, но сами-то пальцы никуда не делись – они по-прежнему сжимали рукоять кольта!
Коба позабыл о том, что утратил веру в бога еще до исключения из семинарии; переложив револьвер в левую руку, он принялся раз за разом осенять себя крестным знамением. Только от этого ничего не переменилось. Та сущность, которая заполнила лабораторию Филиппова, даже глазом не моргнула – фигурально выражаясь: не было у неё ни глаз, ни лица, ни каких-либо иных признаков материальной структуры. «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною…» [8]
Однако безвидностьтьмы оказалась непродолжительной. И Коба, и Филиппов – оба они одновременно заметили начавшиеся изменения. Темная сущность приступила к самоорганизации. Недоучившийся семинарист увидел, как из тьмы проступает силуэт – человеческий, принадлежащий сутулому низкорослому мужчине с несуразно длинными руками. Его фигура словно всасывала в себя окружающий мрак, и вокруг заметно посветлело. А затем и чернота самого силуэта начала просветляться, делаться похожей на цвет человеческого лица и человеческой одежды: полунищенской, такой знакомой.
8
Бытие (1; 2).
Не прошло и минуты, как в лаборатории инженера появилось новое действующее лицо: отец Кобы, сапожник Виссарион Джугашвили. Вся его фигура, казалось, выражает глумливую злобу; только ремня, привычно сложенного вдвое, в его руках не хватало.
Коба поначалу отшатнулся, но затем до него дошло: это он сам, его собственные мысли помогли тьме создать образ, вобравший в себя всё самое отталкивающее для него. Да и не совсем походило это создание на его отца: порождение тьмы имело не более метра росту и еще почему-то восседало на какой-то странной двуногой лошади.
Михаил же Михайлович явно увидел что-то другое, свое.
– Нет, – он замотал головой и даже глаза зажмурил, – нет!..
Мнимый Виссарион Джугашвили тем временем заговорил, однако слова его были обращены не
Михаил Михайлович слушал, не открывая глаз; Коба видел, как из-под его прикрытых век струятся слезы. Наконец Виссарион Джугашвилиумолк и уставился на инженера, явно ожидая его ответа.
Филиппов открыл глаза, и они посмотрели друг на друга: псевдосапожник и ученый-материалист, критиковавший религиозно-философское направление в русской мысли, не веривший ни во что, кроме того, что можно увидеть и потрогать руками.
– Я не поклонюсь тебе, – произнес Михаил Михайлович; он увидел.
Слова эти едва успели сорваться с его губ, как он уже падал – лицом вниз, держа руки по швам. Коба понял, что смерть инженера наступила еще до этого его падения; живые люди не падают вот так, как манекены. Молодой грузин услышал хруст, который издала ломающаяся лицевая кость Филиппова, но даже не повернул головы в сторону рухнувшего на пол ученого. Теперь наступала его, Иосифа Джугашвили, очередь. Нечтос обликом его отца повернулось теперь к нему.
Коба знал, с кемон столкнулся, но спросил-таки:
– Кто ты?
Нечто ответило – без паузы, голосом сапожника Джугашвили, по-русски, но с грузинским акцентом:
– Я не один. Нас много. Я – часть от целого, я – целое в его части.
Коба не был уверен, что не он сам вызвал (… легион имя мне… [9] ) именно такой ответ.
– Что тебе нужно? – поинтересовался он, хотя, конечно, и этот ответ лежал на поверхности.
9
От Марка (5; 9).
Однако на сей раз копия его отца не вполне оправдала (… все это дам Тебе, если падши поклонишься мне [10] ) ожидания Кобы.
– Мы хотим предложить тебе Союз, – произнес карлик-сапожник.
Коба даже вздрогнул, так сладостно защемило у него сердце при этом слове. Что-то в нем было – связанное с великой империей, но не с той, которой правит ныне государь Николай Александрович, а с империей другой: его собственной. Но всё же бывший семинарист не удержался, спросил:
10
От Матфея (4; 9).
– А что взамен? Моя душа?
Карлик засмеялся.
– Свою, если она тебе так дорога, можешь оставить себе. Но, конечно, ты прав: нам нужны души. Только они нам и нужны. Но подписывать с нами договор кровью совсем не обязательно. Так что, ты согласен?
Коба – надо отдать ему должное – секунду или две размышлял и лишь потом кивнул:
– Хорошо, пусть будет Союз.
И мгновение спустя – он даже шагу не успел сделать! – бывший семинарист очутился на улице; дверь филипповской лаборатории была закрыта, и не похоже было, что сейчас ее отпирали. Ошарашенный, Коба шагнул туда, к двери – сам не зная, зачем, и вдруг оступился. Во дворе даже не было темно: стояла белая ночь, а ведущая к крыльцу дорожка была совершенно ровной. Но тем не менее Коба вдруг упал навзничь – да так и остался лежать.