Ордин-Нащокин. Опередивший время
Шрифт:
К тому времени не только на Руси, но и в Европе обострилось религиозно-мистическое восприятие действительности. Разорительная Тридцатилетняя война на Западе заставила многих задавать себе вопрос о ее смысле и целях. В ее основе лежал религиозный вопрос, разрешение которого стали видеть на пути разделения светской и церковных властей, предоставления индивидуальной свободы как личности, так и религиозным течениям. На Руси стараниями Алексея Михайловича был избран иной путь, ведущий к укреплению государственной религии. Это не давало повода к снижению уровня религиозности, переключения интересов населения из духовной сферы в материальную. Упрямство, с которым Алексей Михайлович продвигал церковную реформу, определялось утопической целью, которая целиком подчинила его сознание — объединить православные народы христианского Востока вокруг Московии.
Согласно летописным источникам, с восшествием на престол Алексея Романова Русь вступила в особую пору духовной жизни, названной церковниками «торжеством православия». Для самодержца богослужебное дело стало неотъемлемой, органической частью его обязанностей, более важной, чем все остальное, в том числе и государственные дела. В этом у него появился
Православие, оберегаемое государством, сохранялось лишь в Московии, поскольку всюду на Востоке — в Греции, Малой Азии, Палестине — истинное вероучение было теснимо, гонимо, подавляемо. Часть христиан на Западе откололась, предалась католицизму, внушая верующим иные, противостоящие истинным, догматы. Теория «Москвы — Третьего Рима» обосновывала возможность и необходимость провозгласить Москву новым Римом, правопреемницей древних столиц христианства — Рима и Константинополя. Святыни Иерусалима поруганы сарацинами, первый и второй Рим под басурманской пятой. Москва остается единственным обиталищем, где вера хранима в первозданном виде, церковь защищена от гонений, а верующие от насилия со стороны иноверцев. Долг столицы Руси — принять на себя покровительство над всем христианским миром… Взгляды эти, как и любые другие утопии, выглядели весьма привлекательно. Старцы из древних монастырей, не владевшие никакими иными представлениями, кроме религиозных, бродяжничая по Руси, навязывали верующим свои фантазии. Так случилось, что двум честолюбивым властителям, вознесенным на правящие вершины, эти речения старцев показались весьма интересными, а сама идея — достойной стать главным делом их жизни и служения. Вскоре дружба с самодержцем возвела митрополита Никона на патриарший престол, где ему открылись горизонты исключительного масштаба. С его подачи и царского позволения церковная власть постепенно стала распространяться и на мирские дела.
По его мысли, прежде чем направлять свои устремления в сторону вселенского лидерства, следовало обратить внимание на самих себя: на очищение богослужебной практики, молитвенных канонов, текстов русского православия от искажений и отступлений, проникших в богослужебную практику в силу изоляции, необразованности и невежества древних церковников. Наряду с этим светской власти следовало принести покаяние за преступления против церкви, за греховное наследие, довлевшее над ней.
Трагическая судьба церковных иерархов, пострадавших за веру, тяготила память их преемников. В ознаменование покаяния перед жертвами и воздания памяти их подвижническому подвигу были предприняты масштабные акции, которым был придан государственный характер. Помпезные церковные шествия одно за другим направлялись туда, где покоился прах отверженных, репрессированных прежней властью церковных иерархов. Сначала в кремлевский Успенский собор из соседнего Чудова монастыря был перенесен прах патриарха Гермогена, затем — прах патриарха Иова из Старицкого погоста. Оба они — жертвы Смутного времени, люди, чья непреклонная воля, вопреки давлению завладевших Москвой поляков, не была сломлена, они не примирились. Иов обличал разрушителей веры и государственного порядка, пытался пресечь действия Лжедмитрия. Патриарх Гермоген так и не благословил польского ставленника Владислава на русский трон, тем самым став символом национального сопротивления, вдохновителем и знаменем народного ополчения во главе с Мининым и Пожарским. Однако особый смысл Никон придавал церемонии переноса останков митрополита Филиппа с Соловков. Непримиримая позиция Филиппа в разгар опричных гонений, вызов, брошенный им Ивану Грозному, стали причиной гибели святителя. Как свидетельствует церковная летопись, он был лишен жизни опричником Малютой Скуратовым — задушен подушкой в собственной келье.
В 1652 году на Соловки направился сам Никон в сопровождении многочисленной свиты, в том числе светских сановников во главе с князем Иваном Хованским. Присутствие высокородных выходцев из княжеских родов призвано было подчеркнуть ответственность за преступные деяния их предков, тогда бывших во власти. Смысл этого похода состоял в том, чтобы, поклоняясь месту упокоения страстотерпца, торжественно произнести над его могилой покаянное слово от имени государевой власти за прегрешения перед церковью. Необходимость этого Никон обосновал извлеченным из христианской истории примером. По преданию, византийский император Феодосий перед тем, как перенести в Константинополь останки умершего в ссылке патриарха Иоанна Златоуста, составил грамоту с покаянием за грехи власти в отношении святителя и его матери. Эту грамоту зачитали перед прахом святителя в далекой абхазской Комане, где он был похоронен.
Никону не составило труда убедить свято верившего ему Алексея Михайловича пойти на подобный шаг. Понимание последствий этого духовного жеста пришло к царю лишь потом. В прочитанном в Соловках над прахом митрополита Филиппа царском послании говорилось: «Преклоняю сан свой царский за прадеда моего, против тебя согрешившего, да оставивши ему согрешение его своим к нам пришествием, да упразднится поношение, которое лежит на нем за твое изгнание» [10] . Далее в документе упоминается евангельское предсказание о последствиях, какие привели царство Грозного
10
Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 10. С. 496.
Поход на Соловки и обратно, время, разделившее Никона и Алексея Михайловича, для самодержца оказалось особенно томительным. Он настолько прикипел к своему «любимцу и содружебнику», что с трудом переносил длительную разлуку с ним. Состояние духа царя открывается в его письмах. Испытывая тягу к общению, он стремится написать обо всем во всех подробностях, едва ли не исповедуется перед «собиным другом». Особое место отведено «лирической» части, где изъяснения Алексея переходят все мыслимые границы. В них присутствуют благочестивое и мирское, религиозное и житейское — вольный поток сознания. Это откровения отрока неискушенного, едва только осваивающего реальности жизни. Он доверчив, наивен, простодушен. Всякий раз, когда Алексей берется за перо, его переполняют эмоции. Все его мысли перемежаются церковными «всехвальными» словами «великому святителю, пастырю, богомольцу».
В его письмах Никону — не только поклонение, но и признание за ним превосходства и в религиозных, и в мирских делах. «О крепкий воин и страдалец царя небесного и возлюбленный мой любимец и содружебник, святый владыко! Молись за меня грешного, да не покроет меня глубина грехов моих, твоих ради молитв молитв святых; надеясь на твое пренепорочное и беззлобливое и святое житие, пишу как светлосияющему в архиереях, как солнцу светящему по всей вселенной, так и тебе сияющему по всему нашему государству благими нравами и делами добрыми, великому господину и богомольцу нашему, преосвященному и пресветлому митрополиту Никону новгородскому и великолуцкому, особенному нашему другу душевному и телесному. Спрашиваем о твоем святительском спасении, как тебя, света душевного нашего, бог сохраняет; а про нас изволишь ведать, и мы, по милости божией и по вашему святительскому благословению, как есть истинный царь христианский нарицаюсь, а по своим злым мерзким делам недостоин и во псы, не только в цари, да еще и грешен, а называюсь его же Светов раб, от кого создан» [11] .
11
Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 10. С. 496.
Митрополит занимает важное место и в семейном кругу царя. С особой доверительностью тот сообщает «великому солнцу сияющему» о домашних заботах, о тревожном ожидании рождения очередного младенца, о том, насколько привязана к Никону одна из его дочерей: «Да пожаловать бы тебе, великому святителю, помолиться, чтоб умножил лет живота дочери моей, а к тебе она святителю крепко ласкова; да за жену мою помолиться, чтобы ради твоих молитв, разнес бог с ребеночком; уже время спеет, а какой грех станется, и мне, ей, пропасть с кручины; бога ради, молись за нее». В некоторых местах извинительный тон писем в чем-то напоминает отчет младшего начальствующего лица перед старшим: «А я, грешный, твоими молитвами, дал бог, здоров. Не покручинься, господа ради, что про савинское дело не писал тебе, а писал и сыск послал к келарю; ей, позабыл, а тут в один день прилунились все отпуски, а я устал, и ты меня, владыка святой, прости в том; ей без хитрости не писал к тебе» [12] .
12
Там же. С. 497.
Особый интерес вызывает та часть писем, где Никону сообщается главная новость: «Бог наш изволил взять от здешнего прелестного и лицемерного света отца нашего и пастыря Кир Иосифа, патриарха Московского и всея Руси». Он подробно описывает посещение часовни, куда был помещен покойный за день до похорон. Внезапные судорожные конвульсии мертвого тела напугали и потрясли царя, но еще большие потрясения ожидали его далее. При разборе дел умершего патриарха царю приоткрылась другая, тайная сторона жизни святого отца. В ней, как оказалось, находилось место служению не только Богу, но и золотому тельцу. Открылось огромное богатство, которое умерший патриарх не успевал вносить в опись. Его он создавал как ростовщичеством, принимая в залог ценности от терпящих трудности прихожан, так и поборами с церковнослужителей. Преодолев соблазн взять себе что-либо из редких вещей, царь принял решение раздать деньги и ценности бедным. Наблюдая, с каким подобострастием у гроба Иосифа «перервались плачущи ближние», он погружается в раздумья о последствиях, какие могут последовать за кончиной патриарха. Здесь он узнает: умерший, оказывается, давно готовился к тому, что его ожидало, жаловался — «переменить, скинуть меня хотят, а если и не оставят, то я сам об отставке стану бить челом».