Орел/Решка
Шрифт:
– Привет, – подойдя к кровати, Эфраим заметил на лице матери страх, но тот вскоре исчез, сменившись слабой улыбкой. Он наклонился и обнял маму, поразившись ее хрупкости. Пластиковая трубка змеилась от руки к капельнице, висевшей рядом с монитором.
– Это моя сумочка? Хорошо смотришься.
Он снял ремешок с плеча и положил сумочку на поднос рядом с больничной кроватью.
– О, слава богу, – сказала мама. – Умираю без сигареты.
– Не говори так, – попросил Эфраим. Мать кинула на него пронзительный взгляд. – Все равно здесь нельзя курить.
Он
Он хотел взять ее за руку. Хотел поговорить с ней, но она на него не смотрела. Впрочем, он все равно заговорил:
– Мам. Что произошло прошлой ночью?
Она покачала головой.
– Я думала… ну неважно, что я думала. Я ошибалась, – мать вытащила пластиковый пакет из сумки и положила на колени.
– Это не мое, – сказал Эфраим. – Просто ошиблись.
Он спокойно забрал у матери пакет и поставил его на столик у кровати.
– Я не умер. Совершенно точно.
Она рассмеялась.
– Конечно, нет.
– Но если бы умер… Боже, мама! Как ты могла сотворить с собой такое? – Он стиснул поручень кровати. – Мама, самоубийство? Ты серьезно?
– Прости, Эфраим. Не знаю, о чем я думала, – ее глаза наполнились слезами. – Дорогой, ты все, что у меня есть.
– Это моя вина, – сказал он. – Я должен был прийти домой раньше. Поздно ушел из школы. Я понятия не имел, что тебе придется пройти через такое.
Он попытался проглотить комок в горле.
– Из школы? – Прищурившись, мама оглядела комнату. – А который час?
Он не удивился бы, спроси она, а какой сегодня день.
Эфраим посмотрел на часы.
– Начало восьмого. Утра, – он взглянул на разбитые часы в пластиковом пакете.
– Молодой человек, а почему ты не в школе?
– Шутишь? Сегодня последний день. И ты в больнице.
– Ты никогда не пропускал школу, и я не хочу, чтобы начал сейчас. Эфраим, ты должен быть не здесь. Не хочу, чтобы ты видел меня такой.
Она смахнула слезы и слабо улыбнулась.
А как насчет того, когда он находил ее пьяной на кушетке перед телевизором? Или когда вынимал тлеющую сигарету из ее пальцев, чтобы та не подпалила всю квартиру?
Мать вытащила маленькое зеркальце и помаду. Посмотрела на отражение и тут же достала другие принадлежности для макияжа.
– Я останусь с тобой, – сказал он.
– Иди. Прямо сейчас ты больше ничего не можешь для меня сделать.
Он хотел бы, чтобы люди перестали так говорить. Разве он не помогал уже тем, что был здесь?
– Можешь вернуться днем, – сказала она. – Я никуда не собираюсь.
– Если ты уверена… – Эфраим встал и взял мать за руку. – Я сказал им, что это была ошибка, мам. Что ты смешала лекарства, что была пьяна, растерялась. Ты не хотела кончать жизнь самоубийством.
– Увидимся позже, – твердо сказала она.
Он наклонился над кроватью, и мать легонько поцеловала его в щеку.
– Хорошего дня, – пожелала она.
Последний день в школе походил на одно долгое собрание, на котором ученикам вручали награды
Когда Эфраим не дремал, то думал совсем не о школе. Вспоминал, как мать лежала на кухне без сознания; размышлял, кого же мог сбить автобус; понятно, что администрация не хотела делать никаких заявлений до опознания учащегося; а вот то, что одноклассники не обсуждали случившееся, было странным. Уж кто-то должен был знать жертву, даже если парень учился в другой школе.
Но больше всего Эфраим думал о Джене.
Он был, возможно, единственным учеником в школе Саммерсайда, кто жалел о наступлении летних каникул, и все по одной причине: из-за Джены Ким. Он будет скучать не встречая ее каждый день, не видя за завтраком, как будто случайно не сталкиваясь с ней у шкафчиков в перерыве между занятиями. Будет трудновато находить поводы для визитов в библиотеку, где она работала, не выглядя при этом слишком навязчивым.
К тому же сейчас она смотрела прямо на него. Может, заметила, как Эфраим наблюдает за ней? Ее короткие черные волосы были заколоты за ушами. На носу Джены красовались шикарные гиковские очки в красной роговой оправе. Девушка любила простые футболки и джинсы, но при этом имела, кажется, неиссякаемый запас стильных очков. Эфраим даже задумывался, на самом ли деле у нее были проблемы со зрением или она носила их отдавая дань моде. Джена с гордостью демонстрировала свой интеллект, в то время как другие девушки отчаянно пытались быть как все.
Обычно в школе такая яркая индивидуальность могла привлечь ненужное внимание, но Джена была настолько легким и веселым человеком, что казалась лишь еще привлекательнее. За ней всегда волочились парни, как из-за экзотичной полуазиатской внешности, так и из-за домашних заданий, которые она всегда давала списывать. А может, причина заключалась в том, что она оказалась крепким орешком и никому не выказывала симпатии, в том числе и Эфраиму. Ходили даже слухи, что Джена предпочитает девушек, но Эфраим не унывал и не обращал на них внимания. В конце концов, он и Натан постоянно тусовались вместе, и о них тоже говорили всякое. А когда отрицаешь сплетни, те становятся лишь сильнее.
Сейчас Джена улыбалась. Он быстро отвел взгляд, затем вновь посмотрел на девушку. Она все еще улыбалась. Ему.
Натан сильно толкнул его локтем:
– Эй, дружище!
На Эфраима смотрели все и улыбались. Нет, не улыбались – смеялись.
– Эфраим Скотт!
Он, наконец, услышал, как директор называет его имя.
– Вот блин, – громко, даже чересчур громко, выругался Эфраим. Сорвался с места, и хохот лишь усилился. Покраснев, он пробрался к проходу между рядами и двинулся к сцене. Шаги по лестнице походили на подъем в гору, а дорога на возвышение заняла, казалось, целую вечность. Хоть не споткнулся.