Орёл в стае не летает

Ильяхов Анатолий

Поначалу он потребовал у жителей Метоны сдать город и, получив отказ, начал осаду с применением таранов. Жители Метоны, не оставляя надежд на подкрепления из Афин, сопротивлялись стойко, отражая попытки македонян овладеть городом с помощью приставных лестниц. Филипп безрезультатно посылал на стены отряды, которых встречал убийственный ливень из камней, копий и стрел защитников. Осознав критичность ситуации и чтобы не допустить паники, царь возглавил очередной штурм. Среди рядовых воинов он был узнаваемым, выделялся яркими дорогими доспехами, отчего ранение стрелой в голову не явилось случайностью. Жизнь Филиппа оказалась в опасности,

и только благодаря врачу Критобулу он был спасён от смерти. Увы, один глаз не видел, но благодаря тому же Клеобулу выглядел так, что нужно всматриваться, чтобы это заметить.

– Я оставался неуязвимым для вражеского оружия благодаря шкурке убитой мной крысы, – неожиданно сказал Филипп. – Крыса ловко избегает опасности, и человек, носивший при себе её шкурку, неуязвим. Но в тот день я о ней не вспомнил, – и вот результат!

Он вздохнул, переживая неприятные воспоминания.

– Хорошо ещё, что стрела была на излёте. Остался жив.

– На все воля Зевса! – сдержанно произнёс Аристотель. – Часто такое происходит от случайности. А я знаю историю, когда человек сам себя ослепил.

– Неужели такое возможно? Ты назовёшь имя чудака?

– Он философ, имя Демокрит из Абдер, который однажды заявил, что мир вокруг погряз в мерзости. А если люди не замечают их, это означает, что зрение мешает им видеть те мерзости. Тогда, лишившись зрения, можно обратить свой взор в глубь себя и, обострив остроту ума, добраться до сути, причин мерзости. Демокрит решил доказать это собственным примером: в полдень поставил перед собой отшлифованный до зеркального отражения бронзовый щит, поймал отражение солнца и стал пристально смотреть на него до тех пор, пока не ослеп.

– И что твой философ? Обнаружил, чего искал?

– Думаю, да. Когда его спрашивали об этом, он отвечал: «Я не различаю красок жизни, а вместо того ощущаю блаженство, мне открывается дорога в бесконечность и ни единого препятствия на ней».

Филипп пожал плечами и, указав кресло, вернулся к столу.

– Мне бы его заботы! Ладно, поговорим о нашем деле, зачем ты мне понадобился? – Царь испытывающим взглядом посмотрел на Аристотеля. – Мой сын Александр, когда вырастет, станет царём македонян. Надеюсь, что это случится не скоро, и всё же я обязан позаботиться о воспитании наследника. Он будет служить своему народу и Македонии, а Греция пусть узнает его филэллином, другом эллинов. А чтобы так случилось, Александру следует познать эллинскую культуру. Вот для чего ты здесь.

Филипп смотрел в глаза Аристотелю, словно хотел заглянуть в самую душу.

– Ты согласен? – спросил он сдержанно.

Аристотель догадывался, о чём будет у него первый разговор с царём, поэтому думал, как ответить, недолго:

– Царь, я уже в Македонии, что означает о моей готовности послужить твоим интересам. Но прежде позволь узнать от тебя, в чём ты видишь моё усердие.

– Обучай Александра всем наукам, открытым твоей мудрости. В этом смысле будь с ним предельно строг. Никакого снисхождения за леность или безразличие. В его начальном воспитании я допускал наказание розгами. Занятия будешь проводить во дворце, для вас выделена комната. А я буду наблюдать.

Царь несильно ударил изогнутым оболом* по гонгу, бронзовой тарелке, висевшей на стене. Появился слуга.

– Зови Александра, – сказал ему Филипп.

Обернувшись

к Аристотелю, выразительно поднял брови и приоткрыл желтеющие крупные зубы подобием улыбка:

– Сейчас увидишь моего сына.

Наследник

Пока разыскивали Александра – он был на дворцовой половине матери, – Филипп рассказывал о нём, и в его словах скрывалось огорчение:

– Александру исполнилось двенадцать лет – уже не ребёнок, но и не эфеб. Удобный момент, вытравить дурные привычки, которые успел накопить под влиянием взбалмошной матери, и наставить его на путь, достойный царей.

В голосе Филиппа зазвучала доверительность.

– Аристо, я вижу, что Александр тянется ко мне, глаза его горят, когда он слушает меня. Но после перерыва в общении, когда я отбываю из Пеллы, его опять не узнать, он становится жеребёнком с необузданным норовом.

Со слов царя, Аристотель узнал о детских годах Александра. Малыш любил кататься на качелях, осознавая, что это забава для девчонок. Ловко скакал на одной ноге – подальше и быстрее, опережая товарищей по играм. Предлагал сверстникам состязаться в перетягивании верёвки, в свою команду набирал товарищей, кто сильнее и старше. Любил испытывать себя на устойчивость, предлагая другим столкнуть его с места, и это испытание получалось у него лучше остальных.

Подростком ловко бросал камни в цель, небольшим копьем попадал в бегущую ящерицу. С малых лет и сразу научился плавать, любил устраивать состязания со сверстниками на речке или озере – кто быстрее или кто дольше продержится под водой. Обсыхая с товарищами по играм на берегу водоёма, бросал плоские камешки о воду так, что они отскакивали неоднократно от поверхности. При этом часто выигрывал и громко радовался победе, горделиво поглядывая на проигравших. В таких случаях ему нравилось унижать товарищей за проигрыш. А если случалось ему самому проигрывать, тогда сильно переживал, кричал или даже плакал, обвиняя в нечестности всех, кто оказывался ловчее.

– Отличное качество для будущего царя – стремиться быть лучше других, – оценил рассказа царя Аристотель.

– Ты угадал, Аристо. Моему сыну нравятся игры в «царя». Он сам их придумывает. Представь, зовёт сверстников – все из семей придворной знати – и предлагает выбрать царя. Настаивает, чтобы выбрали его, а если так не случается, злится и отказывается от участия в игре. И знаешь, что он говорил? – Филипп широко улыбнулся. – Мой отец – ваш царь, а я его наследник. Поэтому вы все должны мне подчиняться, а я – никому из вас не буду подчиняться.

Лицо Аристотеля стало озабоченным.

– Я так понимаю, у Александра нет близких друзей?

– Ты не ошибся. Во-первых, каждый македонянин с детства не приучен подчиняться кому бы то ни было. По этой причине дети неохотно играют в такие игры, где не они первые. Но у моего сына хорошо получалась игра в судей. В ней охотно принимали участие все дети, находились желающие быть судьями, свидетелями защиты и обвинения. Некоторые даже соглашались на роль палача – надо же было кому-то исполнять «смертный приговор», когда судьи его выносили для обвиняемых. Александр назначал себя главным судьёй, всегда с удовольствием рассматривал жалобы, назначал наказания, среди которых более всего приговаривал к конфискации имущества. Самое трудное для такой игры было найти желающих на роль обвиняемых.