Орест и сын
Шрифт:
Невзрачный “запорожец”, остановленный взмахом, затормозил у кромки. “Мне через Васильевский. Насквозь — до Первой линии”. — “Ладно, поехали. По пути. Спешишь, что ли?” Инна кивнула. Лучше уж сразу — явиться и припереть к стене. Посмотрим, как он завертится. “Быстро не выйдет. — Водитель включил дворники. — Гололед!”
По обочинам пенилась коричневатая накипь. “Ты чего дрожишь? Холодно? Может, печку включить?” — Он потянулся к приборному щитку. Дурацкий тулуп — желтый, как у извозчика. Еще подпоясаться и рукавицы за пояс. Инна косилась неприязненно. Машина, разбрызгивая грязь, шла по Большому. Сквозь лобовое стекло она увидела:
“Стойте! Здесь стойте!” — “Ты что, взбесилась, за руки хватать? Здесь не могу — нет остановки”. — “Я выпрыгну”. — Инна рвала ручку. Взвизгнув, машина встала.
Орест Георгиевич ступал, не разбирая дороги. Прячась за прохожих, Инна бежала следом. На набережной он сел в автобус. Она успела — в последнюю дверь.
Автобус поплутал между Восстания и Маяковского, прежде чем Орест Георгиевич поднялся. Почти не таясь, она двинулась следом — в переулок, упиравшийся в белый бульвар. Он свернул в подворотню и скрылся в угловой парадной.
Осторожно вытягивая шею, Инна высовывалась из-за перил. “Я, я...” — он не продолжил, и женский колокольчатый голос не приходил на помощь. Не удержавшись, Инна выглянула. Той женщины не было. Он отступил на шаг, положил руку на горло и взял себя за локоть. Инна не успела удивиться: на площадку вышел высокий худой человек. Он огляделся и пригласил: “Прошу”.
Замок щелкнул. Эхом раздался другой щелчок: дверь напротив раскрылась на щелку. В щели заворошилось, и старческая голова, обмотанная рыжим платком, высунулась на площадку. Шаркая черными бурками, старик подобрался к соседской двери и приник ухом. Длинное пальто цвета выношенной солдатской шинели сползло на пол с плеч. Он неловко скрючился — поднять. В два прыжка оказавшись у приоткрытой двери, Инна лягнула ее с размаху. Он стоял, согнувшись над пальто, и глядел снизу.
“Сторожим?” — она обратилась ласково. “Тебе чего?” — Кажется, он не решался выпрямиться. “А я вот сейчас позвоню к ним”, — она кивала на дверь. “Звони. — Он держал пальто под мышки, как раненого товарища. — Они и сами все знают”. — “Сейчас увидим”. Отступать было поздно. Инна шагнула к двери и уперлась пальцем в звонок. Квартира безмолвствовала. Старик уже успел скрыться. Рыжие углы платка шевелились в щели тараканьими усами.
“Ты к старухе, что ли? — раздался шепоток. Под защитой двери он шел на мировую. — Медсестра?” Куда ни приди, одно и то же — заладили с утра. “Может, я внучка!” — Инна огрызнулась. “Внучка... Как же! Жучка ты”. — “А вы — таракан”. Он не обиделся: “Стучи. Звонок у них не работает”. Инна смотрела исподлобья. “Хорошая ты девка! Мне бы годков пятьдесят скинуть, ух!” — Он выползал на площадку. Инна попятилась к двери и забарабанила кулаком. Рыжий платок исчез.
“Медсестра”, — Инна сказала, не слыша своего голоса. Мужчина провел ладонью по челке — сверху вниз — и отступил. “Сюда”. — Он оставил ее у небесного занавеса. Инна взялась за край. Занавес дернулся и приподнялся. Перед Инной стояла высокая, очень худая старуха. Другой рукой она опиралась о стену. “А где же Верочка? Не заболела ли?” — Старушечьи глаза смотрели равнодушно. “Она уехала за город, — Инна говорила как по писано- му, — и попросила меня”. Старуха слушала, клоня голову набок. “Ну хорошо, принеси мне умыться. Таз в ванной, мыло — здесь”.
Совершив туалет, старуха провела пальцами по волосам. “Ты завтракала?” На столе лежала очищенная
Она надкусила картофелину, когда старуха, отведя глаза от безмолвно светящегося телевизора, спросила: “Ты Брежнева вчера видела? Последнее время он сдал, — она перешла на шепот. — Наверное, плохо питается”. — “Брежнев?!” — Инна не сумела скрыть изумления. “В его годы надо питаться особенно внимательно. Он еще не стар, но даже в его возрасте нельзя злоупотреблять мясом, — старуха говорила абсолютно серьезно. — Желудку полезна исключительно растительная пища. Тебе я настоятельно советую это запомнить — иначе можешь родить людоеда”. Инна огляделась тоскливо: “Может, вам постирать или погладить? Я могу ванну вымыть или на кух- не”. — “Без тебя вымоют. Много их тут: мыть и стирать”.
“Хельга Ивановна, к вам можно?” Инна вздрогнула. Глаза метнулись и остановились. “Подождите, голубчик. — Старухины глаза глядели на нее испытующе. — Я еще не вполне готова. Пройдите в гостиную, а ко мне заглянете минут через пять”. Инна сжималась на стуле. “Конечно, Хельга Ивановна, не беспокойтесь, я подожду”.
“Поди на кухню и сиди там, пока не позову”. Инна выскользнула за занавес. В кухне она замерла у двери.
“Входите, входите, мой друг, прошу вас! Прошлый раз вы исчезли так неожиданно, — я не успела рассказать…” — “Нет, нет, благодарю вас. Я знаю, как умерла моя жена. Я, собственно, пришел к вашему внуку, принес кой-какие бумаги”. — “Ну что ж, тогда прощайте. Сегодня я чувствую себя слабой. Мне не до гостей”.
Инна прислушалась к тихим шагам. “Умерла. Старуха знает подробности…” Пригодится для разговоров с Ксанкой.
“Судя по всему, с моим сегодняшним гостем ты знакома?” — Старушечьи глаза вспыхивали любопытством. “Да, это правда. — Из-за пояса Инна вынула обе фотографии и, разгладив края, положила на стол. Она заговорила тихо и осторожно, словно готовилась захлопнуть птицу, попавшую в си- лок: — Он говорил о своей жене. Вы сказали, что знаете, как она умерла, я — не знаю. Вы хотели рассказать ему — расскажите мне”. — Инна гладила коричневую руку. Старуха молчала. Под Инниной рукой ее пальцы вздрагивали. “Дело в том, что я — ее дочь. Вот, вы можете сравнить оба снимка. Так получилось, что меня отдали чужим, но теперь я хочу знать правду”. — Иннины пальцы крепли.
“Ты — ее дочь? Дочь его жены? — Старуха поднесла к самым глазам. С оборотной стороны та была желтее. — Значит, ты выросла в приюте?” — Старуха покосилась неприязненно. “Нет, я росла дома. Меня удочерили”. — “Конечно, я все помню... — Старуха пожевала губами. — Его жена родила девочку. Это было при мне. На мою память можно положиться. Потом явились они, двое, в приемное отделение. Тебе повезло. Таких, как ты, всегда отдавали в приют”. На экране плыли ряды кресел. Люди в черных костюмах сидели ровно и неподвижно. Теперь они беззвучно аплодировали. “Гляди, — старуха указывала величественно, — вообразили, что похожи на судей в мантиях. Собрались судить нас”.