Орфей
Шрифт:
– Здравствуйте, мальчики.
Появляясь в паре с Бледным, Ларис Иванна всегда блистала в роскошном шелковом кимоно цвета глубокого сапфира. На Юноше бывал модный мешковатый пиджак со спущенными плечами и чуть-чуть длинноватыми рукавами. Ларис Иванна подняла пухлую ладошку с пальчиками-сосискам и, приветливо поиграла ими, оканчивающимися каждый перламутровым коготком. При этом широкий рукав съехал до локтя величиной с колено нормальной женской ноги, и на лилейной коже открылась длинная непристойная ссадина во все предплечье. Вся правая сторона дивного
– Александр, застегнитесь, - велела она Правдивому, - что за манеры?
– Он новорожденный, Ларис Иванна, - пояснил я.
– Расслабляется чаем.
– О!
– Она притормозила, и Бледный остановился также, приникая к могучему плечу. Они всегда так ходили, если вместе с утра.
– Это же необходимо отметить! Какая досада, что нет хотя бы шампанского!
– Позвольте, я угощу вас чаем, - с готовностью предложил Правдивый. Самовар - это вещь! Что хорошо, всегда горячий. С медком, с вареньицем, с ватрушечкой-пампушечкой...
– Его замаслившийся взгляд перебегал по таким близким необъятным холмам и долинам под кимоно.
– Ах, мне нельзя мучного совершенно.. Бледный шепнул ей что-то, и они уплыли в свой угол.
– Неужели он ее тоже е...т?
– глубоко задумавшись, проговорил Правдивый, отхлебывая чай.
– И бьет. Видал?
– Чего, ...а. Нет, то не ручная работа.
– Что ж тогда? Все лицо раздуло. Синяк.
– Что ты понимаешь! Был бы фонарь, так где? А!
– под глазом. Под каким? А!
– под левым, потому что справа прилетел. Лучше молчи, если не рулишь. На асфальтовую болезнь похоже, вот на что. Шла-упала. Но он... спирохета бледная.
– Что у вас тут за клички, понять не могу? Ты Правдивый, он Бледный...
– Но! У меня - сколько повторять?
– фамилие. Это у него, у змея, погоняло поганое. Да он и есть бледный, чо, не видишь?
– А может, и у него, как и у тебя, - девичья, чин-чинарем? Не говорил он?
– Ты вообще видел, чтобы он вслух разговаривал? Только Ларке на ушко шмурыг-шмурыг, и она за ним, как та цыпочка...
– Ну, положим, я-то не видел, а может, кто еще? Тот же Сема или Кузьмич. Или Ксюха здесь дольше всех? Может, они знают?
– Слушай, ты. Писатель. (Черт меня дернул рассказать. Новичок, что вы хотите.) Ты или, понимаешь, засунь свой поганый язык себе в жопу, или отзынь от меня. У нас здесь вопросов не задают. Сегодняшний день твой, за Ворота не вызвали, так Богу молись, от радости пляши и все, и не порть праздник.
Правдивый сильно разозлился, но говорил тихо.
– Без году неделя, а туда же. Вон Сема идет, с ним толкуй, вы два сапога пара.
Худой кадыкастый Сема замер на пороге, привыкая после света к полутьме. В его голове застряли сосновые иголки и трава. Увидел нас с Правдивым, устремился в нашу сторону.
– Вот!
– сказал он радостно. Зажатый костистый кулак улегся меж
– Вот!
– Сема сглотнул.
– Лимонница, все честно. Сань, ты тоже смотри. Так что, Игорь Николаевич, что называется - вам мат, отдавайте пиджак. Да? А говорили - ничего, никаких... Так что уговор дороже денег, да? Кто ищет, тот находит, Игорь Николаевич, пожалуйте к расчету.
– Бушприт оботри, искатель, - проворчал Правдивый, косясь на бабочку.
– Ты ее зубами, что ль, ловил?
Сема не обратил внимания. Он ликовал от замусоренной шевелюры до полоски грязи на щетинистом подбородке. На носу тоже была грязь. Надо же, две недели ни дождика, почвы - сплошной песок, а он...
– И если можно, Игорь Николаевич, то прямо сейчас. Дорога, что называется, ложка...
– Да мала чашка, - опять перебил Правдивый.
– Не считается, ничего ты ему, Игореха, не должен. Она ж дохлая. Ее, может, ветром занесло.
– Т-то есть как?
– зазаикался побелевший от обиды Сема.
– К-как это занесло? Да совсем ведь свежая! Да я ее в-все утро в-выслеживал! Я час к ней подбирался, чтоб не спугнуть...
– Ну да, как к глухарю - на третьей песне. А я говорю, дохлая и ветром занесло.
– Нет, ну, Игорь Николаевич, ну сами посудите. ..
– И с чего это ты взял - лимонница? Откуда лимонница? Я чего-то никаких таких лимонниц в глаза не видел.
– Да вот же, вот пятнышки, - тыкал ногтем с каймой Сема.
– Вот, поглядите.
– Мальчики!
– донеслось из угла Ларис Иван-ны.
– Что там у вас? Доброе утро, Самуил.
Сема невнимательно оглянулся и даже не кивнул. Он весь был тут.
– Вы не смотрите, что пыльца немного потерта, это я ее майкой...
– Это пари, Ларис Иванна, - сказал я, поднимаясь.
– Я проиграл и вынужден платить. Иду за чековой книжкой.
– Никуда не ходи, Игореха, - гнул свое Правдивый под пятый стакан. Ничего ты не проиграл. Понял!
– Он с грохотом впечатал подстаканник в столешницу.
– Он ее из могилы раскопал! Животное, значит, усопло, схоронили, как полагается, чего надо сказали, чего надо выпилм, а он подглядел - и шуровать. В целях конспирации - рылом. Чтоб без отпечатков пальцев.
– Ах, Александр, что вы такое говорите...
– То-ч... Расхититель могил, вот он кто. Саркофаг таманхамоновский кто попер? Скажешь, не ты? Ах, не ты...
Я пошел к себе за расплатой, оставив Правдивого развлекаться в свой день рождения, который тоже наверняка был липовым. "Ты мне не гони. Тебе сказали чего? А!
– на-се-ко-мо-ё. А бабочка, она как полуптица, понял? Вот пингвин, он полуживотное, а бабочка - полуптица. К вообще, какой ты Сема, когда ты Самуил? Шмуля ты, вот ты кто". Переливчатое сопрано Ларис Иванны: "Как, неужели действительно бабочка? Прелесть какая! Нельзя ли поближе Самуил, будьте любезны..."