Орфики

Иличевский Александр Викторович

– И религию вы туда же относите?

– А куда еще? – воскликнул я.

– Позвольте узнать, каким образом? – спросил Роман Николаевич, выпрямляя спину и посматривая на Калину, сидевшего со скорбным лицом.

– Религию изобрело страдание. Когда человек обнаруживает, что жизнь перестает приносить ему удовольствие, вместо того чтобы свести с ней счеты, он изобретает воображаемую точку опоры, находящуюся вне реальности. Тот же самый инстинкт выживания толкает его на всевозможные ухищрения, называемые трансцендентностью, метафизикой и прочее. Всё заоблачное и нездешнее есть резервный вариант существования.

– Вы очень молоды,

но не по-юношески осведомлены, – произнес Роман Николаевич, беря двумя пальцами край салфетки и о чем-то задумываясь. – Это и хорошо, и не слишком, ибо познание умножает горести. Зачастую неведение оказывается залогом счастья.

– А я считаю, что познание усиливает наслаждение жизнью.

– Да. Но типаж «молодой старик» – это чрезвычайно утомительно для психики.

– Я пока этого не чувствую.

– Всему свое время, милый мой.

– Предпочитаю жить во всю силу, пока живется.

– Разумеется, дело хозяйское, – лукаво склонил красивую голову Роман Николаевич.

– Да, – поднял я подбородок, – знание усиливает наслаждение жизнью. Если осознаешь механизм того или иного явления, то это понимание увеличивает эстетическое удовольствие, получаемое при наблюдении феномена. Например, я наслаждаюсь моделированием тех или иных системных функций мозга. Математическая модель, основанная на понимании физического устройства нейронов, дает возможность осознать механизм работы системы нервных окончаний как психического элемента. Я уверен, скоро мы практически продвинемся в такой необычной области, как теория сознания, теория «я», если хотите…

– В самом деле?.. – сощурился Роман Николаевич. – О, мне хорошо известно это ложное упоение своей властью над природой, – воскликнул он. – Взять хотя бы Ивана Ильича, – Барин кивнул на громилу. – Ему многое подвластно, но столь же многое и недоступно. И чем более подвластно, тем больше недоступно. Не правда ли, Ваня?

– Дело говорите, Барин, – кивнул Иван Ильич, потупляя взгляд.

– Да, наука о человеке, – задумчиво сказал Роман Николаевич, – о разности между ним и неживым особенно важна сейчас, когда мир стоит на рубеже эпох, когда в этом неравновесном средоточии решается судьба будущего. Потоки вероятий, как воздушные теплые и холодные реки, сходясь над Гольфстримом, задают погоду будущего столетия – катастрофы и благополучные исходы, счастья и безумства, – весь жизненный материал ближайшего будущего создается в нашей окрестности, и на каждом сейчас лежит ответственность за деление добра и зла…

И снова желание покорить Романа Николаевича овладело мной. Надо сказать, я был отчасти уже испорченный в этом отношении юноша, который два года назад претерпел ухаживания за собой пятидесятилетнего мужчины. О Валентине Соколове, старшем преподавателе кафедры микробиологии, слухи ходили разные: в основном игривые, а не злобные, ибо Соколов никого не обижал, а лишь ухаживал за приглянувшимися сообразительными мальчиками, подбирая себе очередную жертву. Таковой я и стал, склонившись во время лабораторной работы над микроскопом и удостоившись долгого чуткого поглаживания у поясницы и комплиментов моим интеллектуальным способностям.

В девственном возрасте мучают тактильный голод и гордыня. Об этом отлично знают соблазнители – любых возрастов и пристрастий, так что, неизбежно и неосознанно поддавшись ухаживаниям симпатичного, невысокого, с умными глазами под стеклами очков в роговой оправе человека, я однажды оказался у него

в гостях в Дегунине. Голова моя была занята исключительно учебой, и воля и элементарное соображение были парализованы умственной деятельностью, кипевшей сутки напролет. К счастью, интуиция убедила меня взять с собой Павла. Только это и спасло меня от неприятностей: Соколов жил вместе со своим аспирантом, милашкой-пареньком, который не преминул намекнуть, что занимается разработкой биологического оружия. Квартира полна была книг и альбомов по искусству, и мы с Пашкой, наевшись бутербродов и усевшись в кресла, увлеченно листали Кортасара и рассматривали альбомы Босха и Веласкеса, а микробиологи приобнимали нас за плечи, жарко дышали в ухо и подливали херес в бокалы.

Кончилось всё стремительно. Первым очнулся Пашка, от омерзения он резко встал и нечаянно двинул локтем в ухо аспиранту. Тот заорал как резаный. Я ринулся за Пашкой и по дороге опрокинул преградившего мне путь Соколова. Похватав куртки, мы без шапок примчались на платформу и успели втиснуться в смыкавшиеся двери последнего вагона электрички. Пашка подергивал плечами от ужаса, я от души смеялся.

Вот и сейчас мне вдруг пришло в голову сыграть в такую же игру с Романом Николаевичем. Наитие подсказывало, что путь к тридцати тысячам может лежать только в этом, невероятном, направлении, ибо ни одна работа на свете не стоила таких огромных денег, включая даже самое дорогостоящее и великолепное убийство.

Внезапно в глубине ресторанного зала произошло стремительное движение, и официант едва успел поймать брошенное ему на руки кожаное пальто. Жгучий красавчик с корсарской бородкой, с прямыми волосами цвета воронова крыла склонился перед Барином и поцеловал его руку, а потом и подставленную щеку. Мельком глянув на нас, он схватил стул от соседнего стола и приставил его по левую руку от Романа Николаевича, который обратился ко мне:

– Знакомьтесь, это мой молодой друг Ибица, надеюсь, вы подружитесь. – Душа моя, – взял он руку красавчика в свою, – люби и жалуй: Петр, занимается проблемой моделирования мозга.

– Очень приятно, – сказал я, вставая и протягивая руку, но так и остался, замерев, глядя, как дерзкий, с широкими острыми скулами красавец откидывает назад блеснувшие волосы, складывает на груди руки и, навалившись на спинку стула, смотрит мне в переносицу.

Всё произошло стремительно и неотвратимо. Я замкнулся. Роман Николаевич, словно извиняясь за поведение Ибицы, стал словоохотлив, рассказал о некоей работе – библиотечной, с книгами. Но я уже был не в себе и плохо слышал, ибо неотрывно смотрел на Ибицу – как тот, снова откидывая волосы, берет длинными, с полированными ногтями пальцами галету и оснащает ее маслом и икрой, как пригубливает бокал Романа Николаевича и отпивает из него, как Иван Ильич услужливо подносит ему зажигалку, а Калина – салфетку…

Я улучил момент, когда Барин что-то говорил красавчику, и нагнулся к Калине, чтобы прошептать:

– Почему Ибица?

– По кочану. Остров такой. Остров дураков. «Незнайку на Луне» читал? Там есть остров, где жрут, трахаются и кайфуют, так в натуре он Ибицей зовется.

Я только пожал плечами.

– Поработаете сначала с книгами, – говорил Роман Николаевич, – у вас ведь есть опыт каталогизации, сможете по темам рассортировать издания? Рассортировать и экспедировать по инстанциям. Иван Ильич всё объяснит. Затем более серьезную деятельность для вас справим.