Орган геноцида
Шрифт:
Я себе живо представил, как священник ответил бы на манер нашего психолога: «Вина за работу накопилась». Сказал бы, что с такой работой приходится взваливать на плечи страшные грехи и выносить ад. Предложил бы поговорить с начальством и перевестись на другую должность. А чтобы не терзаться раскаянием за свершенное и сбежать из ада, неплохо, наверное, провести отпуск где-нибудь на югах.
Мы за последние два года правда заработались. Слишком много грехов и ада, и Вашингтон дал слишком много лицензий на убийство, чтобы мы могли со всем этим справиться.
Разумеется,
Словно в один день по щелчку чьих-то пальцев в базовый код программы гражданской войны добавился обязательный геноцид.
За последние два года погибло шестьдесят процентов от общего числа гражданских жертв внутренних конфликтов и террористических актов. Так много, что журналисты попросту не успевали за всеми событиями.
Отчаянные крики, которые упускала пресса, тонули в волнах всемирной паутины. За исключением самых громких случаев зверских деяний, которые подхватывала общественность, большинство страничек уходили в небытие архивов практически без внимания. Нетрудно опубликовать в интернете новость – сложно сделать так, чтобы ее прочитали. Мир не обращает никакого внимания на то, что ему неинтересно. Проще говоря, информация – просто очередной товар, и движется он по законам капитализма.
Мы, отдел охотников за головами, за два года в прямом смысле облетели весь свет и провели в долгих высокоскоростных перелетах столько времени, что Уильямс шутил, будто в сравнении со среднестатистическими американцами мы проживаем релятивистски замедленное время.
Мы заработались.
Мир слишком полагался на наше вмешательство, а мы взяли на себя многовато ответственности. Всех этих вершителей геноцида и даже, чего уж там, Гитлера, выбирал народ. Ответственность за преступление такого масштаба не может лежать на одном человеке, а мы, если поразмыслить, вовсе не несли должного правосудия виновным.
«Убей этого – и вон у той вооруженной клики сломается хребет».
«Убей того – и станет проще договориться о мире».
Вашингтон подбирал нам цели, наиболее критичные для прекращения бойни, и мы их устраняли. Можно даже сказать, что «цели первого порядка» погибали от рук США мучениками во имя мира.
Мученики. За два года я собственными руками убил двоих; пять раз, включая эти два, принимал непосредственное участие в разработке планов устранения. Иногда влетал на территории других стран в капсуле, иногда – на пассажирских судах под видом туриста или журналиста. Разные планы, разные цели. И только одно неизменно.
В четырех из пяти случаев приказ содержал одно и то же имя.
Два года назад этот человек служил во «временном правительстве», учинившем резню в некой европейской стране, заместителем министра по культуре и
Но раз Вашингтон так упорно приказывал его убить, то, видно, он не был простым туристом. С каждым разом в профиле прибавлялось подробностей. Странно, вроде они и хотели его поймать, но рассказать нам все сразу почему-то не желали. Уильямс ворчал, что могли бы и не жадничать. Но в том, как нам крупицу за крупицей выдавали все новые данные после каждого провала, ощущалось, что этот человек окутан вуалью демонической, а может, и божественной таинственности.
Джон Пол.
Какое скучное имя. Так звали человека, которого мы тщетно ловили вот уже два года.
– Кто такой этот Джон Пол? – спросил Уильямс, как герой какой-то пьесы. – Американец, на которого охотится американское правительство. Перебежчик, которого свои же велели не просто поймать, а убить. Турист по горам геноцидных трупов. Кто же он, в конце концов, такой?
– Человек. Как все мы, – ответил я, но Уильямс только тряхнул головой: мол, я ничего не понимаю.
– И ты туда же, зануда? То, что он человек, – это как раз совсем неважно.
– Но все же это так. Мы с тобой в первую очередь люди. А людям свойственно косячить. Тут-то мы его и сцапаем.
– И убьем?
Понятия не имею, зачем женатый Уильямс в свой редкий выходной завалился ко мне в холостяцкую берлогу, заказал «Доминос» и мусолит набившие оскомину темы. Наверное, не отошел от вчерашних похорон Алекса.
В гостиной на той стене, куда не доставало солнце, ничего не висело: специально чтобы смотреть кино и телик. Мы развалились на диване, попивали «Бадвайзер» и раз за разом пересматривали первые пятнадцать минут «Спасти рядового Райана»: эпизод на Омаха-бич, где шинковали на мясо американский десант. Просто я больше всего любил эти пятнадцать минут, а еще только они входили в бесплатное превью.
Нам уже по тридцать. Но мы так и не повзрослели. По крайней мере в том, что касается нашего вклада в американский цикл потребления.
– Наверное, тяжко ему приходилось, – заметил вдруг Уильямс.
– Угу.
– Мог бы и поговорить, что ли.
– Ты не мне жалуйся, а Алексу, – отозвался я.
– Это да, – вздохнул Уильямс. – Как считаешь, он все время в аду пекся? Во время миссий, когда мы все тренировались, когда болтали о всякой чуши…
– О чуши у нас только ты болтал.
Уильямс удивился:
– Ты что, никогда не слышал, как Алекс шутил?
Я невольно покосился на приятеля. И правда не слышал.
– Он, между прочим, иногда такие скабрезные шуточки отпускал!
– Это ты про тот раз, когда он тебе вместо бульварного чтива предложил Священное Писание?
– Да нет же! Про церковь шутил, про священников. А когда травил какой-нибудь анекдот про ветхозаветного бога, мы с Леландом чуть животы не надрывали от хохота.
Вот это да. А я-то считал, что он истовый католик.