Ориан, или Пятый цвет
Шрифт:
— А вот и Артюр! — воскликнула Шан, устремляясь навстречу таинственному визитеру с серебристыми висками. Она осторожно сняла с него плащ и шляпу и звонко поцеловала.
Ладзано удалился в направлении кабинета Орсони.
— Сейчас начнется вечер поэзии, — тихо произнес он у двери. — Ждут только вас…
Кастри откланялся. Надевая плащ в вестибюле, он задержал взгляд на вешалке — накидки и шляпы не было, когда он заходил. Кому бы это могло принадлежать? За закрытой небесно-голубой дверью зала приемов слышался мужской голос, читавший сонет Рембо, и голос этот — Кастри мог поклясться — был ему знаком. Разговор с Орсони оказался жестким. Кастри уходил с чувством уверенности в решении проблемы и осознанием, что ему предстоит тягостный разговор со своим штабом. Решительно
Все читали великолепно. Но Артюр участвовал в игре без видимой охоты. Присутствующие женщины буквально пожирали его глазами. И хотя Шан была его признанной любовницей, молодая бирманка, щедрая на ласки, старалась превратить большую часть этих утонченных вечеров в место свиданий, когда парочки уединялись в богатых комнатах дома номер 96, объединялись, разъединялись, менялись по своей прихоти. Но пока было рано для плотских наслаждений, и гости оттягивали этот момент, разжигая в себе желание.
Воспользовавшись паузой, Орсони увлек Артюра и Ладзано в свой кабинет, чтобы проанализировать сложившуюся ситуацию. Говорил в основном Орсони, Артюр больше слушал. Несмотря на свою театральную внешность, он был не их тех, кто кидает слова на ветер. Ладзано не сводил с него глаз и всякий раз улыбался, встречая ищущий одобрения взгляд Артюра. Но как только тот отворачивался, глаза Ладзано становились холодными и недобрыми, будто смотрели на вестника несчастий. Они налили себе виски, потом углубились в какие-то сложные расчеты — речь шла о компенсационных счетах, тройных операциях и фирмах — прикрытиях, которым они уже подбирали названия, словно родители, выбирающие имя будущему ребенку.
— А вам известно, что Рембо был помешан на ребусах и анаграммах? — неожиданно спросил Артюр. — Вот вам пример: по слухам, один молодой человек вернулся из Харара {5}с восемью килограммами золота, зашитыми в поясе. Заметьте, что первая буква города {6}соответствует восьмой букве алфавита, а цифра восемь соответствует порядковому номеру департамента Арденны. Но это еще не все: в этом слове два раза повторяются инициалы поэта, «А» и «Р». Ну а что касается пояса, то он, без сомнения, соответствует стене, возведенной вокруг фермы его матери в Арденнах. Так что если вам не видна прямая связь между Аденом и Арденнами…
Ладзано и Орсони оценили остроумие собеседника, дополнившего свои выводы пассами в духе марсельских гадалок.
— Можно смеха ради окрестить наши фирмы производными словами от каламбуров и анаграмм… Вышло бы неплохо… Вот как я сделал с «Агев»… Мой автомобиль — «фасель-вега». Вена — название одной из самых ярких звезд. Если слово прочитать наоборот — получится «Агев».
— Никогда бы не подумал! — изумился Орсони.
Открылась обитая черной кожей дверь: Шан и одна из депушек начали терять терпение.
— Время, господа! Свет уже притушен. Не хватает только вас.
Не заставляя себя упрашивать, мужчины встали. Лишь Ладзано остался в стороне. Он не любил эти фальсифицированные наслаждения, в которых не видел выгоды, а значит, и будущего. Он погрузился в кресло небольшого салона и включил телевизор. По каналу «Евроспорт» передавали в записи отборочные соревнования на Кубок Америки. На экране развертывались нешуточные страсти, но сон сморил его.
Когда персонаж в артистической шляпе и в хорошо пригнанном плаще-накидке выходил из дома номер 96, Гаэль Ле Бальк клевал носом на седле своего мотороллера. Очнулся он только тогда, когда «фасель-вега» тронулась с места. Тронулась мягко и легко. Было около трех ночи. Париж еще спал. Полицейский пустился в погоню, стараясь держаться подальше, чтобы не привлечь внимания водителя. Но, очутившись после нескольких поворотов опять на улице Помп, Ле Бальк понял, что тот обнаружил слежку. Тут «фасель-вега» неожиданно и мощно рванула в направлении широких авеню Булонского леса. Ле Бальк с трудом держал дистанцию, он опасался,
16
Ориан Казанов первой пришла в «Финансовую галерею». Она проверила, не сидит ли ее новый коллега над досье; нет, свет в его кабинете не горел. Ориан улыбнулась и направилась к кофеварке. Сейчас все принадлежало ей. Было около семи утра, и только программисты службы информации возились у компьютеров в своем помещении. Войдя в кабинет, Ориан сразу увидела коричневый конверт, очевидно, принесенный рассыльным, — на нем не было почтовых штемпелей. Она вскрыла его ножиком для разрезания бумаг. Достала лист, исписанный от руки — тем же почерком. Анонимный автор был человеком информированным. Ориан решила разузнать в курьерской службе, откуда доставлено письмо.
«Ориан Казанов, вы тот следователь, который необходим нам, чтобы очистить государство», — начал автор. Целую страницу он посвятил ее самым отважным «подвигам»: следствие по делу банка «Лионский кредит» и его филиалов, расследования, проведенные в более чем пятидесяти крупных французских фирмах, которые повлекли за собой тюремные заключения за расхищение общественного достояния, подлоги, укрывательство от налогов, злоупотребления и подкуп должностных лиц. Тон письма отличался умеренностью. По всему было видно, что автор — не свихнувшийся фанат Ориан. Она подумала, что он может принадлежать к высшим государственным кругам. Он воздавал ей должное: «Вы проникли в новую сферу, вы затронули финансовых воротил… А теперь сами делайте выводы и покажите, на что вы способны». Во всяком случае, так поняла она смыл выражения «очистить государство». Среди промышленников Ориан уже устроила переполох, но прекрасно сознавала, что действия ее чаще напоминали сизифов труд, а не подвиги Геракла.
Отложив письмо, Ориан позволила себе немного отвлечься. Она вообразила себе актера с тяжелым характером, но здравомыслящего, раздраженного тем, как пускаются на ветер народные денежки. Отыграв вечером «Сида» или «Врача поневоле», он, уединившись в своей гримерной, превращается в глас парода, считая справедливым поставить в известность Ориан письмом, подобно тому, как Сирано разговаривал с Роксаной голосом простого солдата. Уже много лет Ориан не была в «Комеди Франсез». Она чувствовала, что жертвует многим и иногда сожалеет о том, что все приходится делать одной. Из своей провинциальной жизни она вынесла простое и, вероятно, ошибочное суждение: хорошие моменты лишь тогда достойны этого определения, когда они переживаются вдвоем. Идея эта составляла ее концепцию любви, и именно с ней она очертя голову спрыгнула с парашютом из кабины самолета. Но здесь, в Париже, Ориан глубоко упрятала свои чувства, и осознание своего одиночества — другие-то ходят парами или семьями — заранее лишало ее сил перебороть себя, портило характер.
Она вновь перечитала письмо. Оно походило на список удостоенных награды, призывало принять главную роль. Спустившись с облаков, Ориан подумала, что подобное послание если и исходило из Пале-Рояль — а почему бы и нет? — могло принадлежать и перу государственного советника. Лично она ни с одним из них не была знакома, но в этих строчках была неподдельная, несколько устаревшая обходительность высокопоставленных чиновников, которым свысока видно было широкое поле для грязной игры спекулянтов. Со временем назначения Тапи министром в эпоху Миттерана уже ничему не удивлялись, однако оставались еще служители, решительно настроенные излечить Францию от разъедающей ее коррупции любыми, даже самыми крайними средствами. Если не сделать этого, страна превратится в настоящую банановую республику.