Орикс и Коростель
Шрифт:
Здание, где снимали кино, находилось в другом городе или в другой части того же города, потому что город был очень большой, сказала Орикс. Комната, где жили девочки, была в том же здании. Они почти не выходили на улицу, разве что на плоскую крышу, когда кино снималось там. Некоторые из тех, кто приходил в это здание, хотели во время съемок находиться на крыше. Они хотели, чтоб их видели, и в то же время хотели спрятаться, а крышу окружала стена.
— Может, они хотели, чтоб их увидел Бог, — сказала Орикс. — Как думаешь, Джимми? Может, они перед Богом выпендривались? Мне так кажется.
У каждого имелись
— Вот так я узнала главное в жизни, — сказала Орикс.
— И что же ты узнала? — спросил Джимми. Ему не стоило есть пиццу и тем более курить траву: его слегка мутило.
— Что у всего есть цена.
— Не у всего. Так не бывает. Не купишь время. Не купишь… — Он хотел сказать «любовь», но умолк. Чересчур слащаво.
— Да, купить не можешь, но цена все равно есть, — сказала Орикс. — Она у всего есть.
— У меня нету, — Джимми пытался шутить. — У меня нет цены.
Ошибся, как всегда.
Сниматься в кино, сказала Орикс, значит делать что говорят. Если хотят, чтобы ты улыбалась, надо улыбаться. Если хотят, чтобы ты плакала, надо плакать. Что бы ни требовали, все выполнялось беспрекословно: девочки боялись не выполнять. Они делали что говорят со всеми мужчинами, которые приходили, а иногда эти мужчины делали что-нибудь с ними. Это называлось снимать кино.
— Что-нибудь? Какое что-нибудь? — спросил Снежный человек.
— Ты знаешь, — ответила Орикс. — Ты видел. У тебя фотография есть.
— Я только это и видел, — ответил Снежный человек. — Только один, где ты снималась.
— Скорее всего, ты и другие видел. Просто не помнишь. Я могла выглядеть иначе, в другой одежде, в других париках, делать совсем другие вещи.
— Какие другие? Что они тебя заставляли делать?
— Эти фильмы, они все одинаковые, — сказала Орикс. Она вымыла руки и теперь красила ногти, изящные овальные ногти, такие безупречные. Персиковый лак подходит к цветастому халату. Ни единого пятнышка. Потом она покрасит ногти на ногах.
Детям было не так скучно сниматься в кино, как заниматься тем, чем они все остальное время занимались, — то есть практически ничем. Они смотрели мультики на старом DVD-плейере в соседней комнате — какие-то звери гонялись за мышками и птичками и никак не могли их поймать, — или причесывали и заплетали друг другу волосы, или ели и спали. Иногда приходили другие люди, чтобы снимать другие фильмы. Взрослые женщины, женщины, у которых уже была грудь, и взрослые мужчины — актеры. Детям разрешали смотреть, как снимают эти фильмы, при условии, что они не будут мешать. Хотя иногда актеры возражали, потому что девочки хихикали над их членами — такими большими, а потом вдруг совсем маленькими, — и тогда детей отправляли в комнату.
Дети очень часто мылись — это было важно. Обливались из ведра. Надо выглядеть чистенькими и миленькими. В дурные дни, когда делать было нечего,
Человек с камерой был белым, звали его Джек. Его дети видели чаше всего. Волосы у него походили на обтрепанную веревку, а еще он сильно пахнул, потому что ел много мяса. Он столько мяса ел! Он не любил рыбу. И рис не любил, зато любил макароны. Макароны с кучей мяса.
Джек сказал, что раньше снимал совсем другое кино, хорошее, дорогое кино, лучшее в мире. Твердил, что хочет вернуться домой. Говорил, что не умер только по чистой случайности — странно, что эта страна его еще не доконала своей отвратительной едой. Говорил, что однажды чуть не помер от какой-то жуткой заразы, от воды подхватил, и спасся лишь потому, что упился в зюзю — алкоголь убивает бактерии. Потом ему пришлось объяснять, что такое бактерии. Девочки смеялись над бактериями, не верили в них, но верили в болезнь: они такое видели. Это все злые духи, всякий знает. Злые духи и плохая судьба. Джек просто не читал правильные молитвы.
Джек говорил, его бы все время тошнило от этой гнилой еды и воды, да только желудок у него крепкий. В этом бизнесе, говорил он, человеку нужен очень крепкий желудок. Говорил, что камера у него старая как мир, свет отвратительный, нечего удивляться, что фильмы — дешевое дерьмо. Говорил, что хочет миллион долларов, только он все профукает. Деньги у него не задерживаются, скатываются с него, как вода с намасленной шлюхи.
— Когда станете большими, девочки, не будьте как я, — говорил он. А девочки смеялись, они знали: что бы с ними ни случилось, они никогда не станут такими, как Джек, огромный смешной дядька с веревочными волосами и членом, как сморщенная морковка.
Орикс сказала, у нее был не один шанс разглядеть эту морковку вблизи, потому что, когда фильмов не снимали, Джек хотел делать с ней то же, что в фильмах. А потом всегда грустил и извинялся. Загадочно.
— И ты делала это бесплатно? — спросил Джимми. — Ты же говорила, у всего есть цена. — Он чувствовал, что спор про деньги проиграл, и желал отыграться.
Орикс помолчала, взяла кисточку для лака. Посмотрела на свою руку.
— Я с ним обменивалась, — наконец сказала она.
— Обменивалась? — удивился Джимми. — Что этот жалкий неудачник мог тебе предложить?
— Почему ты думаешь, что он плохой? — спросила Орикс. — Он никогда не делал ничего такого, чего не делал ты. Он, кстати, многое из этого не делал.
— Но я же не против твоей воли это делаю, — сказал Джимми. — И к тому же ты теперь взрослая.
Орикс рассмеялась.
— А что такое моя воля? — Наверное, поняла, что он обиделся, и перестала смеяться. — Он научил меня читать, — тихо сказала она. — Говорить по-английски и читать английские слова. Сначала говорить, потом читать, у меня сначала не очень хорошо выходило, я до сих пор плохо говорю по-английски, но ведь надо с чего-то начинать, ты как думаешь, Джимми?