Орк-лекарь
Шрифт:
А Шуфор продолжал рассуждать о пользе прогресса с большим энтузиазмом, чем философы времен Французской революции. Дескать, обитатели степи достойны лучшей доли, но, чтобы ее добиться, нужно не воевать с богатыми народами, а самим становиться богатыми и сытыми…
«Интересно, под каким именем малыш войдет в историю этого мира? — подумалось мне. — Шуфор Просветитель? Шуфор Великий? Шуфор Железный Клык? Или сгинет зеленый идеалист в круговерти межплеменных смут?» Но я решил оставить эти вопросы будущим историкам, а сам предпочел любоваться
Огромное багровое солнце опускалось в туманное марево, окутавшее горизонт, и окрашивало его в цвет крови. Вскоре половина неба уже полыхала — словно взлетела стая сказочных птиц-фениксов, о которых рассказывал мертвый маг. Тысячи их распростерли огненные крылья и, дотянувшись до зенита, кружили в безмолвном хороводе. От пламенеющего неба веяло жаром. Обычно сумерки приносят в степь прохладу. Но сегодняшнее солнце уже растворилось в жидком золоте заката, а ночной свежести не было и в помине. Жаркий воздух обжигал, словно возле доменной печи, из которой льется кипящий металл. Все труднее становилось дышать, даже привычные к зною орки то и дело утирали пот. А еще больше донимала пыль — бесконечная, клубящаяся в воздухе пыль. Она слоями висела над сухой, ломкой травой, шлейфом стелилась за нашим маленьким отрядом, клубилась над стадами, делая их неразличимыми в сумерках, она забивалась в нос и глаза, она скрипела на зубах, словно в мире не осталось ничего, кроме пыли…
Чувствовалось, что молодым оркам, сопровождавшим ведунью, не по себе. Парни все чаще опасливо оглядывались по сторонам, словно боялись заблудиться. И только старуха на кабане сидела, не шевелясь, словно умерла, задохнувшись под грудой пропотевших тряпок, и вопреки всем законам физики ее тело моментально окоченело, превратившись в статую, вырезанную из пропитанного морилкой дерева.
Но вдруг она, по-прежнему не шевелясь и не меняя позы, повелительно крикнула:
— Стой!
Молодой князь вздрогнул и повторил приказ:
— Стоять!
Место, где очутились, казалось ничем не примечательным. Невысокий поросший травой холм — один склон пологий, второй обрывается в неглубокую промоину. Никаких примет, поблизости нет даже белых валунов, придававших выжженной степи хоть какое-то разнообразие. Только сухая, как порох, трава да потрескавшаяся глина на дне овражка рядом с холмом. Орки свято верили — старуха знает, что делает. Ей помогли спуститься на землю, сняли с кабана хворост и сложили там, где указала орчиха.
Постепенно до меня начал доходить смысл происходящего. Ведунья готовилась к обряду. Парни суетились, таскали дрова, складывали костры вокруг вершины холма, а она сидела, сосредоточенно уставившись в одну точку.
Уже почти совсем стемнело, когда старуха тяжело поднялась и взошла на холм. Я не понял, откуда у нее в руке появился факел, но пять огней вокруг плоской вершины вспыхнули почти мгновенно. Пять костров морской звездой растеклись вокруг темной фигуры. Ведунья, не садясь, замерла на вершине.
И тогда пришел звук. Нет,
Звук то стихал, сворачиваясь до едва слышного шепота, то разрастался, заполняя собой всю округу. Тогда он грохотал, словно горные обвалы. И снова стихал, истончаясь и прячась в ватном тумане, накрывшем степь…
А старуха уже не стояла столбом, она раскачивалась в такт, она кружила между кострами, и черные тени метались по склону, словно вспугнутые стервятники, обожравшиеся падалью настолько, что не способны уже взлететь…
Тревожный, тягучий, выворачивающий душу звук, мельтешение теней, огненные всплески на юбках танцовщицы…
И вдруг мне показалось, что источник звука — не один, что вибрирует, колышется, дрожит сама земля…
И тогда в беззвездном небе вспыхнуло одновременно с десяток молний. Они заполыхали, ветвясь и извиваясь, как огненные змеи, и вонзились в землю.
А старуха металась между огнями, крича что-то неразборчивое, визжала и плакала, тряслась, как припадочная, словно все эти молнии прошли сквозь нее.
И сразу же раздался грохот.
Поднялся ветер, раздувший огни, вспыхнула сухая трава, огненным кольцом окружая мечущуюся в отблесках пламени фигуру, огонь ручьями потек вниз по склону, рассыпая искры и оставляя за собой мертвую черноту…
Старуха плясала и сипела, земля билась в конвульсиях, огненный вал подбирался к нам. Орки смотрели с ужасом, я радовался, что нервного кабана заранее увели подальше от холма, потому что неизвестно, что мог с перепугу натворить зверь…
И тогда с неба упала вода. Нет, это был не дождь, это был настоящий водопад. Это была плотная стена, словно кто-то поднял море и опрокинул его над степью.
И разом кончилось все — старуха замолчала, рухнув грудой грязных тряпок на вершине, огонь зашипел и погас, даже костры не продержались дольше нескольких секунд. Орки упали ничком, прижались к промокшей траве, погрузили в нее скрюченные пальцы и шептали — каждый что-то свое. Я тоже не удержался: земля манила, словно женщина — такая любимая и желанная, такая нежная и добрая. Прижатыми к ней ладонями и лицом я чувствовал эту нежность, это мягкое, обволакивающее тепло, эту свежесть набухающих семян и жадно пьющих воду корней.
— Матушка-Земля, — прошептал я бессмысленно, как ребенок. — Матушка!
«И чего на этот раз надо, лекарь? — раздалось у меня в голове. — Ты-то о чем просишь, бродяга?»
— Да ни о чем особенном…
И я вдруг подумал о Жужуке и о старой Апа-Шер, которая заплатила за что-то счастьем дочери.
— Сними проклятие с дочери знахарки, — отчаянно попросил я. — Она уже довольно помучилась!
Земля расхохоталась — этот басовитый, низкий и глубокий и одновременно абсолютно женский хохот я узнал бы из тысяч: