Орлеан

Арабов Юрий

Крупская с горестью в глазах смотрела на него, как смотрит на помешанного заботливая дальняя родственница.

— Химические отходы будут сливаться прямо в озеро, котлован рыть для этого не потребуется. Глауберова соль будет цениться выше золота. А на берегу заживут счастливые советские люди. Десятичасовой рабочий день, шесть дней работаешь, на седьмой отдыхаешь… Из Ойрота сюда приедет партийная молодежь. Поклонившись могиле одиннадцати партизан, замученных белогвардейцами, они явятся в Орлеан за опытом построения города будущего в безжизненной пустыне. Есть отчего сойти с ума!

В

груди Крупской что-то заклокотало, заворочалось, будто ворона в гнезде.

— А потом? После Орлеана что? — вскричал Ленин. — А после Орлеана мы пойдем на юг к диким кочевникам и везде настроим американские города… И пусть в ЦК будет кто-нибудь не согласен… Расстреляю! — прохрипел он. — Меньшевистскому охвостью, попам-елейникам, белогвардейскому подполью — по рукам! Алчных сволочей, политических проституток, всех, кто мешают коммунизму доказать свое преимущество — к Феликсу! За душевным разговором в ледяном карцере!

— Володя, окстись! — вдруг пробормотала Крупская с величайшей мукой в голосе. — Какой коммунизм в условиях НЭПа?

— Ах, да. НЭП, — прошептал он разочарованно. — И правда. Я как-то забыл…

Он замолчал, потом закашлялся. Опустился на стул, потому что слабые ноги уже не держали. Электрическая батарея внутри разрядилась окончательно.

— Ты бредишь наяву, — сказала ему Крупская.

— Гм… Я в самом деле несколько увлекся, — согласился нехотя Владимир Ильич.

Он свернул карту, положил на нее карандаш и, закинув руки за голову, откинулся на спинку стула.

— Отдай все Леве, — вдруг произнесла жена голосом глухим и подземным. — Ты стал слабый, больной… Ты всего этого не потянешь!

— Леве?! — по возможности едко осведомился Ильич. — Почему именно Леве? Что, у нас других нет?

В действительности он лишь разыгрывал полемическое изумление, потому что слышал это имя от жены не впервые.

— Льву Давидовичу, — уточнила жена, чтобы не осталось никаких сомнений. — И чем скорее, тем лучше.

Он хотел ее отчитать, даже шлепнуть небольно по щеке, как это делал раньше, но сейчас настолько почувствовал себя скверно, что даже явная глупость из уст товарища по партии показалась невинной шуткой.

— Я не против, — сказал он, вставая. — Как решит ЦК, так и будет. Камнем на шее у партии я быть не хочу.

— А щи? — осведомилась Крупская, видя, что муж уходит.

— Я сыт вашими щами по горло, — ответил Ильич, потому что неожиданно обиделся.

В душе открылась какая-то рана, и горше всего было то, что эта женщина напротив не понимала очевидного.

— Как только я сдам дела, меня сразу же убьют. И вас вместе со мной. Этого может не знать новичок в политике. Но не вы.

Он сообщил об этом почти равнодушным тоном, без ложной аффектации и драматизма, ни один мускул на лице не дрогнул, только уголки узких глаз слегка опустились вниз.

— За что вас убьют? — не поняла жена.

— За все. За НЭП. Разбудите меня через полчаса, если я засну.

Он прошел в свою спальню и разделся до нижнего белья. Это белье он носил после ранения даже в жаркие дни, ибо стал мерзляв. Лег на кровать, покрытую клетчатым пледом, подаренным ему собственной матерью в Стокгольме в далеком унылом году, когда первая русская революция

бесславно сошла на нет, а нового революционного подъема уже никто не ждал…

5

Неизвестно, сколько именно он пролежал в кровати. Когда дремлешь в вечерних сумерках, то теряешь представление о времени. И если бессонница ночью съедает мгновенно целые часы, то сон днем растягивает минуты в бесконечно-длинное забытье. Сзади у головы стоял письменный стол, обитый зеленым сукном. «Откуда он взял тысяча девятьсот десятый год? — думал Ленин, вспоминая демарш Феликса. — Ведь это что-то известное. Какая-то сплетня, которая уже была в партии и на которую я раньше не обращал должного внимания». Вдруг в голове возникла бульварная фраза «Таинственный незнакомец», но что это за незнакомец и к чему он, Ильич не осознал. Дыхание сделалось глубоким. Пробка в голове, которая целый день распирала мозг, опустилась в область солнечного сплетения. Он задремал.

…А открыл глаза, когда за окном была уже полная тьма. На пороге узкой спальни стояла испуганная жена.

По выражению ее отечного лица Ильич понял, что случилось нечто необыкновенное.

— К вам… Вас просят, — сказала Крупская, слегка задыхаясь. Она как будто не находила нужных слов.

— К черту всех. Я спать хочу.

— Юлий Осипович. К вам, — произнесла потерянно Надежда Константиновна.

— Юлий Осипович… — повторил он, не понимая. — Какой Юлий Осипович?

Страшная догадка вдруг проколола сознание и заставила Ленина окончательно проснуться.

— Мартов?! — выдохнул Владимир Ильич.

Жена как-то жалко всхлипнула, выражая этим то ли нечаянную радость от давнего знакомого, то ли свою полную прострацию.

— А прогнать его никак нельзя? — зачем-то спросил Ильич.

Надежда Константиновна растерянно молчала.

— Зови, — пробормотал Ленин, еще не понимая, что на самом деле произошло.

Крупская посторонилась. В спальню вошел невысокого роста человек, опирающийся на толстую палку. Одна нога его сильно шаркала, другая, выступая вперед, тянула за собой изможденное тело туберкулезника. Несмотря на сюртук, было заметно, что грудь у гостя впалая, вогнутая. Круглые грибоедовские очки указывали на общий либерализм, но, заглянув в глаза гостя, Ильич понял, что никаким либерализмом здесь и не пахнет. Они сияли праведным гневом, эти глаза, не сулившие хозяину спальни ничего хорошего.

— Оставь нас, Надя, — сказал Крупской гость как старой своей знакомой. Та, что-то пискнув в ответ, выкатилась из спальни задом.

Посетитель встал напротив Ленина, опираясь на палку. Ильич заметил, что короткая аккуратная бородка сделалась седой за те годы, как они не виделись.

— Юлик? — поинтересовался он, чувствуя стеснение не только от его неожиданного визита, но и от своего нижнего белья. — Гм… Каким ветром тебя занесло в наши горестные края? Ты приехал из Берлина?

Мартов молчал, внимательно глядя на Ленина. У того мелькнула мгновенная догадка, что Юлия Осиповича должны были арестовать сразу на границе, коли Дзержинский отдал приказ своим опричникам. И если этого не произошло, то значит…