Орли, сын Орлика
Шрифт:
Да что там об украинском деле говорить, когда он не отомстил мерзавцу Ивану Неплюеву за смерть любимой когда-то Лейлы!
Очевидно, теперь на больного надвигался очередной рецидив той же изнурительной душевной болезни, которая грызла его изнутри.
– Ты не понимаешь, Каролик, братец мой названый!
– Это вы не понимаете, гетманыч…
– Нет-нет, я все понимаю, абсолютно все! Вспомни, сколько раз мы были буквально на мизинчик, на ноготок, на волосок от успеха… но так ничего и не добились?! Даже реставрацию
Вдруг раненый резко напрягся, сжал руку побратима и протяжно застонал.
– Вам плохо, гетманыч?
– Где мы сейчас? – Григорий словно из омута вынырнул.
– Вас отнесли, куда вы и попросили: на берег Рейна.
– К скале Лореляй?
– Разумеется.
– Как бы радовался внук франкфуртского бургомистра Гёте, если бы оказался здесь…
– Иоганн Вольфганг?
– Ну да. Смешной мальчуган… Но из него вырастет личность.
– Разумеется, гетманыч.
– Мы бы вместе с удовольствием переплыли Рейн, чтобы взойти на самую верхушку этой скалы. Иоганн Вольфганг как-то рассказывал, какой прекрасный и величественный вид открывается оттуда. Ты как считаешь?
– Наверное, это в самом деле так.
– Опиши мне, какова она – эта скала?
– Вы и того не видите, гетманыч?
– Ничего не вижу. Перед глазами сплошной туман, в голове тьма…
– Красивая скала… даже в эту пору года. Заросшая кустами и деревцами вплоть до самой вершины. Сейчас листья желтеют и опадают, а вот весной здесь должно быть значительно красивее. Она возвышается над черной водой, словно огромный великан над толпой карликов…
– Жаль, что я этого не увижу… – печально произнес Орлик.
– Увидите, гетманыч! Как это – не увидите?! – негодовал Кароль, хотя и знал, что Григорий на этот раз прав. Ведь по всему было видно, что он угасает буквально на глазах.
– Тьма, Каролик, не увижу ничего.
– И не думайте!.. – зарычал побратим.
– Не возражай, пожалуйста. Я хочу умереть здесь, поэтому и попросил…
– Гетманыч!!!
– Оставь… Лучше запомни мою последнюю волю: похороните меня здесь…
– Гетманыч!..
В голосе телохранителя зазвенели слезы.
– Желаю покоиться рядом с местом, где мечтал основать Рейнскую Сечь. Хотел, чтобы казаки жили здесь по-настоящему свободными людьми, поступали по совести и справедливости… как когда-то на Запорожской Сечи! Не на нынешней… а на той, на которую мы некогда приезжали – помнишь?
– К кошевому Иванцу?
– К нему. Итак, похороните меня здесь…
– Не говорите такого, гетманыч!..
– Не перебивай. Похороните на этом самом месте, при дороге. Поставьте простой казацкий крест. Без надписи. Только шапку казацкую сверху положите.
Очередной приступ боли вновь принудил его застонать.
– Может, лучше бы вам помолчать?
– Ты лучше слушай,
– Да, гетманыч.
– Итак, если напишете мое имя и титул, то боюсь, что когда эта земля отойдет пруссакам, они осквернят могилу. А так будут лежать мои косточки спокойно, пока крест не сгниет, а могильный холмик дождиком не размоет, ветерком не развеет.
– Вы и в самом деле этого желаете?
– Да. Чем я лучше простых казаков?
– Вы – гетманыч, сын Пилипа Орлика – сподвижника гетмана Ивана Мазепы, великого благодетеля нашей родной Украйны.
– Так, гетманыч, но…
Неуверенная улыбка неожиданно искривила губы раненого, и он проскрежетал: – Знаешь, Каролик… Когда-то один человек бросил в мой адрес поговорку: ни одного перекреста могилки не видно! Тогда я обиделся, а теперь вот подумал: он таки прав! Скромная могилка моя со временем сгинет…
– Гетманыч, как можно говорить такое?!
– Оставь, Каролик! Ты же знаешь, что моя матушка – Герциковна, а Герцики – род выкрестов.
– Пусть бы у того негодяя язык распух, если он вам такое сказал!
– Дорогой мой Каролик, он уже давно в лучшем мире! Вскоре наши души встретятся, и я найду для этого человека достойные слова… Но правду некуда девать: когда-то я очень обиделся, теперь же понял, что он прав… По крайней мере касательно моей могилки…
– Гетманыч, перестаньте немедленно! Вы – самый достойный человек из тех, кого я только знал или знаю!
– И даже более достойный, чем благородный мой отец Пилип Орлик?
– Ну, это другое…
– Вот видишь, и ты не всегда прав… дорогой мой побратим Кирило.
– Вы так давно не называли меня настоящим именем…
– Да и меня зовут по большей части Григором Орли. Только она…
– Ваша жена?
– Так, любимая моя Олена. Перескажи ей…
Раненый вдруг сомкнул губы и молчал так долго, что телохранитель испугался наихудшего. Но это еще был не конец – Григорий глубоко вздохнул и произнес:
– Впрочем, не хочу, чтобы слова моей любви полились к ней из чужих уст. Даже из твоих, Кирило… Ты не обижаешься?
– Как можно обижаться на вас, гетманыч? Да еще учитывая ваше нынешнее состояние…
– Хорошо. Итак, твое верное сердце само поймет, что сказать моей любимой Олене. Лишь одно прошу передать непременно: моя истомившаяся любящая душа будет ожидать ее в Божьем саду, где величественно поет хор небесных ангелов, прекра…
Окончание последнего слова вылетело в воздух длинным тихим выдохом. Рука, сжимавшая ладонь телохранителя, на один миг вздрогнула и безвольно упала. Каролю даже показалось, что пальцы мгновенно окаменели – хотя так не бывает, конечно же. Не желая верить в очевидное, он очень осторожно полез в карман, вытащил оттуда растрепанное перышко, поднес к лицу Григория.