Орли, сын Орлика
Шрифт:
– Можешь смеяться надо мной, дорогая, но все же ничего подобного в моей жизни еще не происходило! Никогда-никогда не происходило!..
Тут она в конце концов не выдержала и улыбнулась одними уголками рта.
– Да, знаю, что это выглядит по меньшей мере странным… а возможно, даже абсолютно бессмысленным. Тем не менее, иначе не скажешь.
Бедняга Григорий перевел дух и продолжил:
– Ты могла услышать от верного моего Кароля, от слуг или неизвестно еще от кого другого… Да – я бывал влюблен. Даже не один раз, а дважды.
Теперь Луиза-Елена
– Знаю, что об этом не принято говорить… тем более, с молодой женой… Тем более с тобой, любимая моя Олена… И тем более на Рождество…
– Нет-нет, почему же? Говори!
Луизе-Елене на самом деле тяжело было перенести такое признание.
Тем более – от мужчины, за которого она вышла замуж меньше месяца назад.
Тем более – от ее дорогого благородного рыцаря Григория.
Тем более – на Рождество…
Однако он услышал лишь то, что услышал, и продолжил неожиданную исповедь:
– Но тем не менее, ты знай об этом… просто знай: они были в моей жизни когда-то давно – но давно и умерли. Давно. Обе.
Луиза-Елена вздрогнула.
– Софийка… Она была первой. Мы были еще детьми, когда родители сговорились о нашем браке. Но потом случилось много чего… Поражение шведов и казаков под Полтавой, неудачная попытка моего отца с помощью поляков и крымцев освободить Украйну, поспешный отъезд в Стокгольм, бедность в эмиграции. Софийкин отец не выдержал ударов судьбы и вернулся на родину вместе с дочерью. Там Софийка тосковала по мне, очень тосковала. От тоски и умерла.
– Несчастная, – невольно сорвалось с уст… хотя Луизе-Елене не слишком легко было смириться с тем, что сердце ее любимого когда-то принадлежало другой женщине…
И даже девушке.
– Да, несчастная.
– А вторая?
Хоть как это было тяжело, но лучше уж выслушать все сразу, чем мучиться потом такой же ревностью.
– Другую звали Лейлой.
– Лейлой? – удивилась Луиза-Елена, хотя и знала, что муж полжизни прожил на Востоке.
– Лейла. Вдовушка-турчанка. С того времени, как нас с Софийкой разлучили… Знаешь, я тогда решил, что больше никогда уже не полюблю!
– Наивный!.. – вопреки напряженности момента, Луизе-Елене на миг стало весело.
– Разумеется, – согласился Григорий. – Прошло почти полтора десятка лет, и черные как ночь глаза Лейлы немного подлечили кровоточащие раны моего сердца. Но все же и с ней не судилось мне стать счастливым окончательно.
– Это потому, что ты католик, а она – мусульманка?
– Тогда нам это не мешало, – честно сознался Григорий, – хотя ты права: наша с Лейлой любовь была обречена от начала… вот хоть бы из-за веры!
– Это она тебя предала?
– Наоборот: отдала жизнь и свою, и своих слуг, только бы не предавать меня.
Большая светлая комната словно уменьшилась и затемнилась.
– Да, мне и самому жутко вспоминать об этом, но ведь оно было, было!.. Как и у каждого, у меня есть могущественные враги. Один из негодяев решил использовать нашу любовь для достижения победы надо мной. Тогда Лейла заразилась смертельной болезнью.
– Не упоминай о таком больше никогда, прошу! – взмолилась Луиза-Елена.
– Я не буду, разумеется. Только вот сейчас сказал, и хватит.
– Почему именно сейчас?
– Ведь нынче Рождество, а во время праздников о прошлом горе забыть легче. И к тому же ты иначе не поймешь, насколько я счастлив тем, что судьба милосердно подарила мне третью любовь!
Абсолютно неожиданно Григорий вскочил со своего кресла, упал перед женой на одно колено и промолвил торжественно:
– Пусть это звучит сколь угодно бестолково, но ныне и сейчас, дорогая моя Олена, я клянусь во что бы то ни стало уберечь нашу с тобой любовь от еще больших несчастий, которые постигли когда-то меня, Софию и Лейлу! Поверь: я буду очень стараться, чтобы ты была со мной веселой и счастливой. А чтобы печальной и несчастной – так этого не будет никогда-никогда! Ведь всю свою неизрасходованную нежность с удовольствием отдам тебе! Только тебе одной, любимая моя Олена, госпожа измученного моего сердца!..
Сказал это – и замер, припав губами к ее руке. А Луиза-Елена сидела в кресле молча и гладила светлые волнистые волосы Григория. В этот момент она ненавидела нынешнюю моду, заставлявшую мужчин прятать настоящую прическу под париком. Как хорошо, что сейчас они одеты просто, по-домашнему, без этих глупых изощрений… Ведь у него такие красивые, мягкие, шелковистые волосы, которые так приятно гладить…
– И еще чрезвычайно благодарю за «синих шведов», дорогая моя Олена.
– За что же здесь благодарить?
– За замечательный свадебный подарок.
– А-а-а… они?
Теперь у Луизы-Елены не хватало слов.
– Кто именно? Не понял…
– Твои бывшие женщины, София и Лейла?
В его светло-карих глазах читался немой вопрос.
– Что именно дарили тебе они?
– Почти ничего.
– Неужели?!
– А чему здесь удивляться? Когда мы жили в эмиграции в Стокгольме, каждая серебряная крона казалась роскошью. Что же могла подарить мне Софийка, кроме ласкового взгляда?
– А Лейла?
– Ради ее же безопасности мы старались скрыть нашу любовь от посторонних, а подарки могли нас выдать. То, что произошло, лишь подтвердило опасения. И я был счастлив уже тем, что несчастная Лейла отогрела мое сердце. Ее любовь сама по себе была огромной ценностью для нас обоих.
– Бедный мой Григорий!.. – она уже в который раз погрузила длинные тонкие пальцы в волнистые волосы мужа.
– Вообще-то, должен тебе сознаться, что я не получал подарков не только от Софии и Лейлы, но и от кого бы то ни было. Как старший сын в семье, все время заботился о других: поддерживал матушку, пока отец сидел под домашним арестом у султана, правдами и неправдами собирал деньги сестрам на приданое… Потому, не считая поднесенного на нашу замечательную свадьбу, за всю жизнь мне подарили разве что две вещи: розу и портрет королевы Марии Аделаиды. Остальное – это честно заработанное жалованье за те или иные услуги.