Орлиная степь
Шрифт:
— Почему же ты всего боишься? — спросил Леонид.
— Я не пойму, что случилось со мной, — отвечала Светлана. — Я и на самом деле всего боюсь. Почему-то… даже тебя. Вот и сейчас: я разговариваю с тобой, а сердце так и обмирает. Мне все кажется, что ты вот-вот что-то сделаешь или что-то скажешь…
— Ты устала, — перебил ее Леонид.
— Странно ведь, да? — продолжала Светлана. — Но почему все же мне так кажется? Раньше этого не было. Мне никогда не было боязно с тобой.
— Отдохни, усни, — хмурясь, посоветовал Леонид, зная, что говорит совершенно ненужные слова.
Заметив, что Леонид взглянул на солнце, Светлана поняла, что он
— Не ездил бы ты…
Леонид обрадовался новому повороту разговора, хотя и этот поворот не мог быть для него приятным.
— А почему? — спросил он быстро.
— В селе шумят очень, — оглянувшись на палатку, ответила Светлана шепотом. — Два дня гуляли, а ведь пьяные, знаешь, какие? Одного тебя винят в его смерти.
— Знаю, — ответил Леонид.
— Зачем же едешь? Пошли кого-нибудь.
— Именно потому и еду, что шумят. Пусть скажут в глаза, что думают обо мне.
— Что могут сказать тебе пьяные?
— Мало доблести прятаться в кусты.
— Да в чем твоя вина? — едва не закричала Светлана.
— К сожалению, вина есть.
— Ты наговариваешь на себя! Ты сам себя казнишь!
— Напрасно ты, маленькая, защищаешь меня от самого себя. — Леонид ласково прижал Светлану к себе. — И напрасно думаешь, что я копаюсь в своей душе. Не та натура! Но я уже достаточно нагляделся, как люди губят друг друга. У нас еще очень много неоправданной жестокости, черствости, недоброжелательства. Ссылаются на переходное время, а по-моему, все дело в нашем очень живучем невежестве… Мне это теперь, после его смерти, хорошо видно. Многому научила меня эта смерть! Наше невежество делает, нас иногда убийцами!
Он подумал, глядя в степь, и продолжал не то так же серьезно, как и несколько секунд назад, не то уже шутя:
— Есть кровавые убийцы, а есть бескровные. Первых надо безжалостно казнить, вторых, которые убивают, скажем, словами, по меньшей мере сажать в тюрьмы…
Светлану било от его слов как в лихорадке.
— Но разве один ты…
— Конечно, нет! — не дослушав, воскликнул Леонид. — Там, у гроба, соберется немало таких, как я, убийц! Мне Зима рассказывал, как здесь частенько ни за что ни про что «прорабатывали» и «били» Куприяна Захаровича на собраниях, давали ему выговоры. Все придут. И все будут, конечно, оплакивать покойного. У нас, слава богу, не принято говорить о покойниках гадости, а кто и скажет — того презирают. Да, все наговорят у гроба много хорошего о Куприяне Захаровиче. И никто, конечно, не будет чувствовать себя виновным в его смерти!
Лицо Светланы, выражавшее только испуг, вдруг сурово застыло от какой-то внезапной мысли.
— Я боюсь за тебя, — сказала она строго.
— И меня боишься и за меня? — спросил Леонид.
— Да.
— Ты в самом деле трусиха!
— С кем же ты едешь? Один?
— С Ванькой Соболем.
Это было для Светланы громом среди ясного неба.
— Да ты что? — едва выговорила она.
— Успокойся, так надо.
Еще вчера, подбирая в уме спутника себе на похороны, Леонид после долгих раздумий неожиданно остановился на кандидатуре Ваньки Соболя. Во-первых, предложение поехать в Лебяжье могло не только обрадовать Соболя, если учесть, что в праздничные дни он не смог побывать дома, но и польстить ему: как-никак, а поездка носила официальный характер. Во-вторых, в пути Леонид собирался спокойно, дружески поговорить с Соболем и разуверить его в том, что Костя Зарницын имеет какие-то
Из палатки вышел с папиросой в зубах Ванька Соболь. «Не тревожься!» — сказал Леонид Светлане глазами и, кивнув на прощанье, направился к Соболю.
Ванька Соболь, проработавший в связи с бегством Хаярова и Даньки подряд две смены, хотя и проявил интерес к поездке, но тут же, зевая, сказал:
— Спать охота, вот беда!
— А мы на рыдване поедем, — рассудил Багрянов. — Вздремнешь в дороге.
Через полчаса они уже ехали в Лебяжье. Прежде всего Леонид решил дать Соболю возможность уснуть: разговор предстоял серьезный, деликатный, его можно было начинать лишь при условии более или менее умиротворенного настроения Ваньки.
Но у Соболя почему-то сон как рукой сняло. Он долго ворочался, укладываясь так и сяк на рыдване, и, наконец, оправдываясь перед бригадиром, проворчал:
— Поварихи наложили тут! Разве уснешь?
— Давай сюда пестерьки, — предложил Леонид. — Клади пиджак под голову. Вот так, правильно. Ну, пробуй, как?
— Теперь хорошо.
Соболь сделал вид, что всячески силится уснуть и, конечно, вот-вот уснет: прикрыл глаза, притих и даже дышать стал сонно. Однако он и думать не хотел о сне. Пока Багрянов разговаривал по рации с Женей Звездиной, а Соболь запрягал Соколика, произошло событие, после которого Соболю было не до сна.
А произошло вот что. Уложив в рыдван пестерьки и мешки для продуктов, Феня Солнышко ушла на кухню, а Тоня почему-то задержалась у рыдвана и стала будто бы проверять, как уложено кухонное барахло. Соболь осторожно поглядывал на нее из-за морды коня.
Прошла неделя после той ночи, когда началась пахота и когда Соболь, растравленный ревностью, оскорбил Тоню, намекнув на ее близкие отношения с Костей Зарницыным, и тем самым увеличил счет ее обид. Всю эту неделю Соболь и Тоня, живя на одном стане, ухитрялись не встречаться один на один. Лютуя от своей ревности, Соболь за это время ни разу даже не подумал о том, что обязан извиниться перед Тоней. Так вот и шло: чем дальше в лес, тем больше дров. Обиды цеплялись одна за другую. Им не видно было конца.
— Кладешь свою амуницию и даже не спросишь, повезу ли я ее? — отважился вдруг заговорить Ванька Соболь, все еще прячась за мордой коня.
— Не тебе везти, — негромко ответила Тоня.
У Соболя дух захватило: такое начало разговора остро напомнило встречу с Тоней в степи. Через минуту он потянул к себе вожжи, и тут его словно пронзило: на конце одной вожжи отчетливо почувствовалась Тонина рука.
— Дело есть, — сказала Тоня, решительно поднимая взгляд на Соболя, который в растерянности не знал, что делать с вожжой.
— Какое дело? — то горя, то холодея, спросил Соболь.
— Побывай у нас, узнай, не приехала ли Катя…
Соболя поразило не столько поручение Тони, сколько то, каким тоном оно давалось — тоном доверия и дружбы. Но коль скоро свершилось одно чудо, Соболю захотелось, чтобы тут же свершилось и другое: некоторое время он ждал, что Тоня вот-вот произнесет какие-то особенные, важные слова. Но Тоня промолчала и отвела в сторону свои огромные ясные очи. Что ж, не все сразу! Благодаренье богу, что хоть немного-то отошло ее сердце!