Орлий клёкот. Книга вторая
Шрифт:
Вернуться он не мог. Ему оставалось ждать решения своей судьбы. Гадать, как говорится, на кофейной гуще о том, что ждет его впереди.
О себе он рассказал все: и какого рода-племени, и как стал Темником, подкидышем в детском доме, об отце рассказал, о Трофиме Юрьевиче; он дал несколько московских адресов, где готовы оказать помощь немецкой армии, — он предполагал, что этого вполне достаточно, чтобы его определили на службу в какой-либо госпиталь, а если врачей у них достаточно, то в какой-либо штаб переводчиком, ибо язык немецкий он знал вполне сносно. Этого, однако, не случилось: его оставили под присмотром часового в покосившемся домишке на окраине большой деревни и, было похоже, совсем о нем забыли. Часовой относился к нему без малейшего
Кормили его сносно. Живи себе и живи. Но нет, если твои радужные планы не свершились, начнешь переживать! Начнешь сомневаться. Такова уж человеческая натура.
Еще через неделю его несколько раз водили на «беседы», как называли их, долгие и нудные своим однообразием и повторениями, молодой офицер-щеголь, обосновался который в кабинете председателя колхоза, а потом снова оставили в покое. Ешь, спи, мучайся содеянным злом, с тревогой думай о будущем, тем более что немецкий офицер предупредил на последней «беседе», улыбаясь добродушно: «Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что с вами будет, если все сказанное вами не подтвердится? Тогда мы отнесемся к вам как к русскому шпиону. — Побарабанил пальцами по столу и добавил: — Человек — не бог. Человек — существо смертное. Одна пуля, и — «никто не узнает, где могилка моя…» Так у вас побирушки по вагонам пели в голодовки?»
У Темника холодело сердце при мысли, что немцам окажется не под силу проверка его слов и тогда начнут они пытать его либо, чтобы не рисковать, возьмут и застрелят. Всё в их власти.
Не знал он, что и столь жестокая расправа над медсанбатом на его глазах, и предупреждение немецкого офицера — звенья одной цепи, которой намерены были фашисты намертво опутать его. Страхом перед возмездием за содеянное, боязнью быть уничтоженным новыми хозяевами при малейшем их подозрении в неверности или просто в неискренности. Не предполагал он даже, что готовится ему не тихое место переводчика в штабе или в полицейском управлении, не врача, а куда более беспокойное и более важное. В Берлине, в секретных, за семью печатями, кабинетах управления полиции безопасности и СД рождался план создания Особого штаба «Россия» — Зондерштаба «Г» — для борьбы с партизанскими отрядами и советским подпольем на захваченных немцами территориях, и во всей этой еще едва начавшей двигаться телеге ему, Темнику, отведено было уже место, пусть на запятках, но все же — место. Его не посвятят полностью даже в суть его собственной роли, он станет работать, как говорят профессионалы-разведчики, «втемную», но даже для этого, как считали его новые шефы, его необходимо захватить в ежовые рукавицы.
Не кручинился бы Темник, не мучился, ожидая приговора немцев, а содрогнулся бы душой, знай он, что не только с близких, но и дальних отсюда мест бредут пленные красноармейцы к приготовленному для них офицером-щеголем загону на большом пустыре между двумя деревнями, которые строго-настрого велено не трогать. Отдана к тому же команда не сжигать еще несколько деревень в округе и даже прекратить отправку парней и девок в Германию. Никому из подчиненных офицер-щеголь не стал рассказывать, ради чего все это делается, но немецкий солдат не привык обременять себя излишней любознательностью и излишними рассуждениями — он точно и беспрекословно выполнял приказ, боясь, ко всему прочему, быть отправленным за непослушание на фронт. Затевалось большое и страшное дело, участником которого Темнику предстояло стать. Ему готовилось еще одно звено цепи, прочнее первого и еще более пропитанное кровью. Но его самого до поры держали в полном неведении.
Кормить продолжали Темника сносно. Конвоир оставался все так же безразлично-холоден, но стал иногда предлагать даже самогон. Удивляло и обескураживало Темника и то, что его не стали больше водить под конвоем через всю деревню к офицеру-щеголю, а тот сам приходил к нему. Не приезжал на машине, а приходил. Обычно после заката солнца, когда наступал комендантский час. Вел он себя по-свойски. Будто отдыхал душой в беседах с добрым товарищем.
Темник
Но и этим беседам не удивлялся бы Темник, не страшился бы их, знай он, что главная цель тех вечерних посещений — тренировка. Его учили скрывать свои мысли, учили лукавить, искренне защищать то, чему он совершенно противник, а хулить дорогое, заветное. Учили потому, что поняли: ученик имеет навык и — а это особенно важно — способный. Не видя толку, с ним бы не возились. Определили бы его в полицию, и — все дела.
Потянулись вяло дни за днями, проходили вечера тоскливо-бесконечные, когда не жаловал в гости офицер-щеголь, а с ним было еще трудней дождаться, когда окончится фальшивая интимность, когда вернется одиночество и можно будет снова не бояться самого себя. Темник готов уже был выть от отчаяния, он не раз уже отгонял мысль о петле на шею, которая все настойчивей и настойчивей сверлила мозг. Да он, пожалуй, и наложил бы на себя руки в один из вечеров, окажись в доме веревка, но он не нашел ее, хотя и искал, потому дожил еще до одного рокового в своей судьбе часа.
Через многие годы Темник сам себе не сможет ответить, что творилось с ним, когда офицер-щеголь объявил ему решение, как он выразился, Берлина. С подобострастием произнес он то слово, будто святое. А начал он с пространного рассуждения о топонимике фамилии Темника:
— Ваш наставник, как вы назвали его, Трофим Юрьевич или очень дальновидный, или не совсем знал истинное значение вашей новой фамилии. Темник — не только подкидыш, но и начальник войска. В Берлине определено — быть вам начальником войска. Сколь великого, все зависит от вас самого. Но вначале вас убьют… Не совсем, — довольный произведенным на собеседника эффектом, пояснил после изрядной паузы офицер-щеголь. — Вас так убьют, что вы останетесь живы. А когда рана заживет, создадите партизанский отряд…
Подождал, с улыбкой наблюдая за ошарашенным Темником, пока тот пересилит свой недоуменный испуг, и только тогда продолжил:
— Да, да, именно партизанский отряд. Для борьбы с нами, оккупантами, как окрестили нас большевики. Хотел бы вас предупредить: в Берлине доверили вам, дворянину, так что цените это. Будете исполнительным — получите после победы все блага жизни, станете непослушным — получите смерть. Я все выразил? Тогда хорошо. Давайте поужинаем.
Он крикнул караульного, и тот начал заставлять стол яствами, каких Темник давно не видел. А офицер-щеголь предупреждает:
— Нужно кушать много-много. Пить тоже много. Потом долго нужно будет быть без пищи и воды.
До наслаждения ли вкуснотой после такого напутствия? Пересиливая себя, глотал Темник янтарный окорок, а вслед за ним — курицу. Почти всю умял. А мысли прыгали, как почувствовавшие опасность блохи, от одного факта к другому. Разыгрывают убийство? А если и впрямь пуля окажется смертельной?! Но почему долго без пищи и воды? Зачем? Почему вдруг врачу командовать отрядом?! Партизанским? Откуда он возьмется? А как убивать станут? Принародно расстреляют? Мотивы? А командовать партизанским отрядом — все равно что по острию меча ходить!
Офицер-щеголь словно перехватывает мысли. Отглатывая аккуратно чай, начинает подробно объяснять, как все произойдет. Но от его рассказа даже сливки, моренные в русской печке, поперек горла встают. Ловко придумано — ничего не скажешь: кровью полит и устлан трупами будет его путь к командиру партизанского отряда.
Закончен ужин. Закончен инструктаж. Высказаны последние пожелания. Офицер-щеголь на прощание даже удостоил Темника рукопожатием.
— Доброй ночи. Утром за вами придут.