Орлы и ангелы
Шрифт:
Еще семь часов — и дело сделано, рассмеявшись, ответил он.
ЗАТКНИСЬ, ПОНЯЛ?
И вдруг кровь ударила мне в щеки, даже в глаза. Я понял, что мог бы убить его. Я переоценил свои силы: теперь я и в мыслях не держал, что смогу благополучно добраться до Бари и, понятно, доставить Шершу. Мне стало страшно.
Расслабься, сказал он.
Прозвучало это просительно и даже немного испуганно, что меня и успокоило. Перед нами замаячил дорожный указатель.
Знаешь что, сказал он, давай вернемся на автостраду и на первой же парковке остановимся и уложим тебя в тень, чтобы ты мог часок подрыхать.
Я ничего не ответил,
У двери на чердак воздух теплый и затхлый, я обливаюсь таким же потом, как тогда, таким же кисло-сладким и обжигающим кожу. Жак Ширак лежит на боку и чешется, его когти скребут при этом по гладкому полу. Тогда я дошел до ручки, не зная ни как продолжать, ни как закончить. А сегодня уже нет ничего, что я мог бы закончить. Тогда я был в отчаянии и вместе с тем счастлив. Сам об этом не подозревая.
Шерша разбудил меня, и мне показалось, будто я проспал максимум три минуты.
Ладно, сказал он, нам пора.
Поднявшись, я обнаружил, что в руке у него гигантский сэндвич с ветчиной. Теперь мне стало жаль, что некоторое время назад я мысленно укокошил его из автомата. Сэндвич он для меня наверняка стащил у какого-нибудь расположившегося на привале семейства. На краю парковки стояли складные столы и стулья, а дальше все расплывалось у меня перед взором белыми и пестрыми пятнами. Лицо Шерши покачивалось на зеленом фоне. Я надкусил хлеб.
Шерша, сказал я с набитым ртом, я больше не могу.
Вставай, ответил он. Надо взбодриться.
Он завел меня в какую-то будку с алюминиевой дверцей, в одну из так называемых кабинок. Здесь сильно воняло, и сэндвич с ветчиной тут же заворочался у меня в желудке. Я старался не глядеть в сторону унитаза, представляющего собой обыкновенное «очко» в земляном полу. Шерша протянул мне трубочку. И я склонился к его руке, как лошадь, осторожно берущая у человека кусок сахара.
После чего я начал управляться с машиной так, словно она была частью моего тела. Переключение скоростей, сцепление, тормоз, газ — все это походило на танец. И лишь два часа спустя, уже где-то под Пескарой, у меня с лица сошла бессмысленная ухмылка. Порой нам открывался вид на море — и на небо над ним, постоянно меняющее цвета и оттенки, — и каждый раз Шерша пихал меня в бок и испускал восторженный вопль. Луна взошла слева от нас и светила рассеянным светом из-за проносящихся мимо деревьев.
Который час, спросил я, и где мы, мне надо отлить.
Шерша встрепенулся и, сощурившись, прочитал надпись на одном из неосвещенных дорожных указателей.
Двадцать девять километров до Сан-Северо, сказал он.
Это было одно из последних в череде городских названий, которые мне надлежало выучить наизусть. Мысленно я попытался разбить весь наш путь на этапы, с тем чтобы вычислить остающуюся дистанцию.
Больше двух часов это не займет, сказал я.
Да и не надо, ответил он, мы приедем ровно к полуночи.
13
БАРИ
К тому моменту, когда впереди показалась следующая парковка, мой мочевой пузырь вздулся так, что я не понимал, как выберусь из машины. В низу живота у меня словно бы ворочался здоровенный камень. Скрючившись, я отбежал от автомобиля и у первого же столба расстегнул ширинку. Шерша последовал моему примеру. Свет на
Вдруг он резко выпрямился и хотел было хлопнуть меня по плечу, но, промахнувшись, угодил в пустоту.
Эй, обернись-ка! Глазам не поверишь.
Я развернулся на сто восемьдесят и встал рядом с ним. Стоянка выглядела точь-в-точь как раньше: широкая бетонированная площадка без каких бы то ни было опознавательных знаков, затоптанный газон с примыкающим к нему забором, несколько скривившихся деревьев. Лишь одна перемена успела произойти. Нашей машины на месте не было.
Ты ключ в зажигании оставил, хуесос несчастный, шепнул Шерша.
У меня сердце ушло в пятки, и тут же кровь ударила в голову с такой силой, словно в глубине тела забил родник. Потом я посмотрел вниз, на руку, все еще держащую двумя пальцами, большим и указательным, член, с которого меж тем успела упасть последняя капля. Средний, безымянный и мизинец оставались сложены в полукулак, из которого бороздкой наружу торчал ключ от двигателя. Застегнув брюки, я предъявил ключ Шерше. Выглядел ключ в отсутствие машины смехотворно.
Блядство, прошептал Шерша, какое блядство!
Внезапно он расхохотался и захлопал себя по ляжкам.
Итальяшки, мать твою!
А паспорт у тебя при себе, спросил я.
Мы дружно схватились за задние карманы.
Все ясно, сказал он.
Они нас четвертуют, сказал я.
Мы же не виноваты, возразил Шерша, они обойдутся с нами по-человечески.
Это меня радует, сказал я.
Какое-то время мы помолчали.
Ох ты, внезапно воскликнул он, а мои кассеты, а моя «трава», а мои сигареты…
Я улегся на спину, благо асфальт был теплым. Я пытался вымести все мысли из головы, отделить душу от тела и полететь куда-нибудь далеко-далеко — в интернат, или к матери, или хотя бы в Бари. Когда на стоянку прибыла еще одна машина, оторвав своими фарами наши тени от тел и разметав их по опушке ближнего леса, было самое начало второго. Шерша вскочил с земли и бросился к начавшему было выбираться из машины итальянцу. Тот испуганно закрыл руками лицо, спрятался в салон, и его автомобиль со скрежетом сорвался с места.
Класс, сказал я.
Заткнись, сказал Шерша.
В следующей машине за рулем была женщина. В салоне горел свет, озаряя ее пышные смоляные волосы.
Ну вот, сказал Шерша.
Провел ладонями по лицу и на сей раз не сдвинулся с места, предоставив женщине возможность подойти к нам самой.
Do you speak English, спросил он.
Три минуты спустя я сидел на заднем сиденье, подтянув колени к груди. Машина была крошечная, практически двухместная, с двигателем на месте багажника, то есть прямо у меня за спиной, и гудел он так сильно, что я был не в состоянии разбирать разговор на передних сиденьях. Время от времени женщина угощала Шершу сигаретами с фильтром, и он через спинку сиденья давал мне разок-другой затянуться. Она была всего на пару лет старше нас, где-то чуть за двадцать, ехала исключительно по правой стороне и на скорости не больше девяноста.