Орлы и ангелы
Шрифт:
В полтретьего мы очутились в центре города. Я увидел сравнительно крупное и освещенное здание и понял, что это вокзал; девица доставила нас на условленное место встречи. На прощание Шерша забрал ее лицо в две руки, она потупилась, торопливо вернулась в машину и уехала.
Ночь была ясной, стало немного прохладней, температура стремительно приближалась к идеалу.
Ну как я, спросил Шерша.
Очнись, ответил я, машину-то у нас угнали. И потом — где Джесси?
У стены вокзала сидели рядком какие-то международные бродяги, опершись о пестрые рюкзаки. Один из них пристроил
4
Песня Боба Дилана «Ответ знает только ветер».
Может, здесь не один вокзал, спросил я.
Чушь, фыркнул Шерша.
Это был первый раз, когда он вроде бы начал терять самообладание. И сразу же я заподозрил, что он введен в курс дела куда основательнее моего.
Она должна быть здесь, сказал он, мы опоздали всего на полчаса.
Он ушел, решив обойти здание вокзала с другой стороны и заглянуть в зал ожидания. Испытывая никотиновый голод, я подошел к туристам и попросил сигарету. Они оказались немцами. Я застыл посередине привокзальной площади, подчеркнуто сосредоточенно куря и подставляя лицо едва заметным потокам летнего воздуха. У каждой страны, у каждого города есть свой особый запах. Так вот, выходит, пахнет в Южной Италии, так пахнет в Бари.
В конце привокзальной площади виднелся перекресток, там же, но чуть поближе убегали вниз ступеньки подземного перехода. В другом конце площади я увидел маленький парк, выделяющийся теменью даже в ночи; казалось, будто он просто поглощает любой свет. Парк огибала, идя направо, более широкая из двух прилегающих к нему улиц, должно быть выполняющая в Бари роль городского Кольца, вроде венского Ринга. Когда из подземного перехода показалась Джесси, я принял ее поначалу за привидение. Ее золотые волосы как будто сияли, а шла она невыносимо медленно — невыносимо медленно, но навстречу — и несла гамбургер, который ей приходилось держать обеими руками. Я был просто счастлив, увидев ее.
Она остановилась прямо передо мной и потянула через соломинку лимонад, который придерживала под мышкой. При этом ямочки у нее на щеках стали еще глубже, а жидкость поднялась прозрачной соломинкой, как тонкий желтый росток вдруг рванувшегося к солнцу растения. Губы у нее были накрашены розовым, да так ярко, будто фломастером. В углах рта помада размазалась, отчего на губах у нее словно бы играла вечная улыбка.
Что ты на меня так уставился, спросила она.
Откусила чуть ли не полгамбургера разом и ухмыльнулась мне с набитым ртом. Прежде чем проглотить пищу, подкачала к ней в рот желтой жидкости. Я глядел на нее и думал: она ест гору и запивает ее солнцем.
Хорошо, что у вас все получилось, сказала она затем, но где Шерша?
Ищет тебя, пробормотал я. И я должен тебе кое-что сказать.
Мне хотелось поскорее выложить ей, что на самом деле стряслось. Вытянув шею, она внимательно осматривала площадь, туристов у стены, вход в здание вокзала. Мне пришлось схватить ее за плечи, чтобы она на меня взглянула.
Послушай, сказал я, машину у нас украли.
Вот он, вскричала
Вырвалась у меня из рук и метнулась к Шерше. Отдала ему остатки гамбургера и вытерла пальцы о штаны. И вдруг я почувствовал укол где-то в кишках, такой острый, словно туда вонзили и провернули нож, и понял, что мне немедленно нужно в туалет, что у меня всего несколько секунд в запасе. Бросился сломя голову в зал ожидания, проскочив мимо застывшей на месте парочки.
Туалетной бумаги здесь не нашлось. Но выбора у меня не было: кишки пустились в пляс, как потревоженные заступом дождевые черви. Обеими руками уцепившись за дверную ручку, я присел на корточки, подал туловище вперед и наконец поместил задницу над унитазом. Из меня не столько вывалилось, сколько вылилось.
Когда я вновь распрямился, бедра разламывались; я снял штаны и трусы, подтерся последними, после чего выбросил их в унитаз.
Снаружи Шерша и Джесси ждали меня, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
Парень, сказала Джесси, ты что, рехнулся?
Я извинился, заранее приготовившись к самому худшему. Я чувствовал, что отравление — а это было, несомненно, отравление — оставляет мне всего несколько минут, после чего вновь придется мчаться в уборную. Джесси помахала у меня перед носом тремя авиабилетами.
Неужели ты не понимаешь, что мы опоздали на поезд и поэтому не успеем к самолету, спросила она.
Я заболел, ответил я шепотом.
Нам надо возвращаться, сказала Джесси, причем как можно скорее.
Пойдем-ка туда, откуда ты притащила гамбургер, предложил Шерша.
Да, пожалуйста, взмолился я.
Мы пошли к подземному переходу. Я слышал, как босые ноги Джесси шлепают по мостовой, я слышал, как она что-то бормочет себе под нос.
Вы что-то не врубаетесь, сказала она наконец.
Голос ее внезапно зазвучал глубже, чем обычно. Спокойнее. И старше.
Нам надо как можно скорее попасть в Вену, объяснила она, иначе у нас будут сумасшедшие неприятности. У всех троих. Понимаете?
Мы нырнули в подземный переход, стены здесь были такими грязными, что дилетантские граффити были на них едва различимы. Обогнули парк и сразу же подошли к освещенному изнутри стеклянному павильону, в котором Джесси, по ее словам, купила гамбургер. Я немедленно устремился в туалет и успел буквально в последнее мгновенье. Здесь даже имелась туалетная бумага. Я чуть не прослезился.
Когда я вернулся, они уже сидели за столиком и перед Джесси лежал черный пластмассовый ящик, который я в первый момент принял за «горное солнце» — настольную лампу для загара. У моей матери имелась такая штуковина. Но тут я заметил спиралевидный шнур, идущий из ящика к уху Джесси и заканчивающийся там самой обыкновенной телефонной трубкой.
Белые волки, сказала она в трубку.
И принялась слушать. На столике возле моего места оказались салат, два тоста и стакан молока. Я был тронут. Хотя молоко — последнее, чем нужно лечить понос.
Поездом, сказала Джесси.
У меня застряло в горле кукурузное зерно.
Ты шутишь, закашлявшись, взмолился я.
Отнюдь, сказала она. Пересадка в Милане, дальше — поездом до Парижа.
ПАРИЖА??? Это же чудовищный крюк!
Джесси пожала плечами.
Приказы не обсуждают, сказала она.