Орлы и ангелы
Шрифт:
Умоляю тебя, говорит, пощади.
Отворачиваюсь от нее. Она спятила.
Знаешь, сказала Джесси, золотые рыбки такие глупые.
Я открыл глаза. Высоко-высоко в небе вились птицы, снизу казавшиеся инфузориями в объективе микроскопа. Джесси сидела прямо и выглядела вполне включенной. Я не понимал, спал я только что или всего лишь видел сон наяву. Так или иначе, мы по-прежнему были в парке, я вспомнил, что мы собрались было в ресторан и что, кроме того, я хотел ее о чем-то спросить.
Золотые рыбки, сказала она, снуют туда-сюда
Лежа я достал из кармана сложенный лист бумаги, это была цветная ксерокопия газетной страницы, и на фотографии красовалась поп-певица Цеца, являющаяся одновременно владелицей нескольких югославских и албанских кредитных институтов, она была окружена восемью детьми, лишь один из которых — и я не знал какой — был ее собственным. Чуть в сторонке стоял ее муж Аркан — стоял, нагло ухмыляясь в объектив.
Джесси, спросил я, ты когда-нибудь видела этого человека не на снимке, а в жизни?
Я подметил вороватый стремительный взгляд, который она бросила на фотографию.
Потому что им кажется, будто они в море, сказала она.
Я вновь сложил листок.
Золотые рыбки живут в пресной воде, сказал я.
Она нагнулась ко мне, при этом все ее лицо оказалось занавешено волосами.
Ты ничего не понимаешь, страстно сказала она. Золотые рыбки такие глупые, им невдомек, что есть разница между пресной водой и соленой.
Не чета тебе, сказал я.
Она запрокинула голову и расхохоталась во все горло, при этом ее раскрытый рот заиграл вечерним светом, разумеется из-за золотых пломб. Небо над нами было светлое, молочно-белое, словно мы смотрели на него сквозь стакан из-под молока. Потом она протянула руку смахнуть волос у меня со лба, задержала ладонь у меня на щеке, наклонилась еще ниже, чтобы поцеловать меня куда-то в краешек брови, потеряла равновесие, рухнула на меня, и ее губы соскользнули с моего виска в сторону уха. Не шевелясь, я скомкал ксерокопию и выбросил ее на траву. Пусть все они убираются к черту — и птицы, и лающие псы, и резвящиеся дети, и молочно-белые вечерние небеса, и Аркан пусть тоже убирается со всеми цветными ксерокопиями на свете. Мой рот расползся в ухмылке, словно в него откуда-то сбоку вставили банан.
Макс, шепчет Клара, я этого просто не вынесу, мне НАДО домой.
Я еще не закончил, говорю.
Готовлю для нее очередную детскую порцию кокаина, продолжая рассказ.
24
ТИГРЫ (2)
Иногда Джесси теребила губу, сосала палец; дергала себя за волосы, выцарапывала кожу у основания ногтя, и глядеть на все это было неприятно. Она обследовала все тело на предмет незначительных повреждений, которые можно было сколупнуть или расчесать, одним ногтем выскребала грязь из-под другого, отдирала мелкие чешуйки со лба, у основания волос, ковырялась в носу — и все это одной рукой, тогда как другой держала сигарету, или зажигала свечку, или просто цеплялась за край стола. Выглядело это так, словно она вознамерилась, начав с малого, разнести себя по кочкам.
И вдруг они позвонили, сказала Джесси. Ни с того ни с сего.
Кто, спросил я.
Бабки, кто же еще.
Полезла в салат из помидоров, отправила себе в рот красный ломоть. Но жевать не начала.
Непонятно, откуда им известен этот номер, сказала она. Может, от Герберта.
Говорить с помидориной во рту ей было трудно, и слова звучали невнятно.
Конечно, сказал я.
Герберт мне передал. Чтобы я поехала, им, мол, нужна моя помощь. Или это был Шерша.
Погоди-ка, сказал я, кто кому позвонил и что именно сказал?
Бабки позвонили Шерше, сказала она.
Так все-таки Шерше или Герберту?
Да, сказала она.
Я отодвинул от нее салат, посетители из-за соседних столиков на нас уже поглядывали. Подошел кельнер, принес вино, налил Джесси в бокал.
Короче, сказал я, тебе позвонили с сообщением, что ты должна куда-то поехать, так?
Да, сказала она, послушай, а знаешь, чего им было надо?
Нет, ответил я.
Все валялось на земле, сказала она, тряпки, посуда, бумаги. У них уже не было одеял согреться, не было вилок причесаться, не было маргарина намазаться. Им было не присесть.
Джесси, спросил я, почему этим женщинам было не присесть?
Я же не знаю, сказала она. Но они все делали стоя. Говорили, писали, спали, одна даже умерла на ногах — от ужаса, когда в комнату сунулся тигр. Поэтому я им и нужна. Бабки ни с кем не могут поговорить. Только со мной.
В брючном кармане я стиснул бумажную салфетку с пятнышком ее крови. Сейчас салфетка пропиталась потом моей руки и стала липкой. Я встряхнулся, заставил себя выудить из тарелки пару клецок, отправил их в рот. Я вспомнил о том, как надо сидеть, нормально беседуя, и выставил локти на стол.
Это было где-нибудь неподалеку отсюда, спросил я.
Да, сказала она. Сперва на самолете, потом на джипе. Парочка тигров встречала нас в аэропорту. Росс как вцепился мне в левую руку, так и не отпускал. В первый раз с нами был Герберт, и он все время держал меня за другую руку. Как будто я сама идти не могла. Рука Росса у меня на сгибе дрожала, и он не говорил никаких шуточек, значит, ему было страшно. А вот чего — я не знала. Никто не сказал ни слова.
А тигры были вооружены, спросил я.
Ясное дело.
А вы?
Скорее нет, чем да.
А тигры были очень молоды и хорошо выбриты, спросил я. И от всех разило афтершейвом?
Да, обрадованно воскликнула она, а откуда ты знаешь? Ты там тоже бывал?
Может быть, таинственно ответил я.
Она одарила меня улыбкой, и я в душе поздравил себя: все шло нормально. Съел еще пару клецок, которые мне, правда, немедленно захотелось выблевать, и сделал вид, будто я так занят едою, что и слушаю-то вполуха.
И всюду воняло, сказала она. Паршивый аэропорт, не то что в Бари. И никаких магазинчиков, одно здание и грязь на полях и дорогах.