Орлы императрицы
Шрифт:
Это была исповедь ловкого человека-карьериста.
Первый его рассказ был о коллекции, которую он выиграл в карты у немецкого офицера и, зная любовь наследника к военщине, подарил ему без остатка. Самое интересное для нас содержалось в конце этого рассказа: на вопрос Павла, как ему удалось собрать такую уникальную коллекцию, для чего и жизни человеческой мало, молодой офицер ответил: «Ваше Высочество, усердие к службе все превозмогает; военная служба — моя страсть!» Таким способом Ростопчин утвердился в сознании цесаревича как не только преданный ему офицер, но и как тонкий знаток и любитель военных мундиров.
Другой его рассказ имел не менее характерную концовку.
Свечин так и сделал. Но не таков был граф Ростопчин, он почувствовал себя меж двух огней: не исполнить волю великого князя было нельзя, но и нарушение установленного порядка (орден могли увидеть и донести) казалось не менее опасным.
Федор Васильевич из осторожности решил исповедаться перед двоюродной сестрой своей жены — Анной Степановной Протасовой, любимой камер-фрейлиной государыни, и та (по его просьбе) поведала Екатерине о неловком положении свойственника. Екатерина, улыбнувшись, посоветовала привинтить орден спереди, обещая не замечать этого.
Ободренный Федор Васильевич укрепил крест на передней чашке и тут же показался на глаза наследнику. Тот опешил было от такой наглости и спросил, почему он нарушил его распоряжение. Федор Васильевич только этого и ждал, он заявил, что милость его высочества столь для него драгоценна, что скрывать ее он не в силах. Так собственную робость Ростопчин сумел обратить в геройство, порожденное преданностью своему покровителю [18, 288].
Можно ли после таких признаний считать, что в самом начале открывающейся блестящей перспективы он самовольно рискнул снять копию письма, хранившегося императрицей в тайне (а значит — секретного) и, снабдив ее собственным пояснением, предать гласности? Конечно же, вопрос о «копии» был согласован с Павлом I.
Заканчивая беседу с Протасовым, Федор Васильевич произнес: «Так вот чем, любезный друг, выходят в чины, а не талантами и гением».
Возможно, Ростопчин поведал гостю и о бессмертном венце своего творчества — истории с сочинением письма А. Орлова, но публикации воспрепятствовала цензура.
Что же случилось в Ропше?
Итак, письмо А. Орлова, которое «копировал» Ф. Ростопчин, в природе не существовало. Значит ли это, что многоголосый хор рассказчиков об убийстве возник на пустом месте? Оговорки и недомолвки, сопутствующие версии о смерти Петра по болезни, заставляют усомниться в ее непоколебимости.
Обратимся еще раз к документам о содержании в Шлиссельбургской крепости сверхсекретного «безымянного» узника, собранным в рукописи М. А. Корфа — В. В. Стасова и вспомним о деле подпоручика Мировича.
Напомним, что один из первых указов воцарившегося Петра III относительно заключенного Ивана VI предписывал капитану Преображенского полка князю Чюрмантееву следующее: «Командированы вы для караула некоторого важного арестанта в Шлюссельбургской крепости, котораго содержать повелеваем так, как именной указ и инструкция от нашего генерал-фельдмаршала графа Шувалова повелевают… Буде ж сверх нашего чаяния, кто б отважился арестанта у вас отнять, в таком случае противиться сколько можно и арестанта живаго в руки не отдавать» [34, 211]. На указе рукой начальника Тайной канцелярии А. Шувалова сверху значится пометка «секретнейший», а снизу
А. Шувалов и его двоюродный брат, Иван Иванович, фаворит Елизаветы Петровны, также как и Н. И. Панин, были сторонниками передачи власти малолетнему Павлу Петровичу, к чему склонялась в последние годы своей жизни и сама покойная императрица Елизавета. Возможно, этим обстоятельством и объясняется появление манифеста от 21 февраля 1762 г. «Об уничтожении тайной розыскной канцелярии», по которому это заведение ликвидировалось «навсегда, а дела оной имеют быть взяты в Сенат, но за печатью к вечному забвению в Архив положены». Туда же первоначально предполагалось передать и начальство над Иоанном Антоновичем: но по неизвестной причине дальнейшее его содержание было доверено сразу трем лицам из окружения Петра Федоровича: камергеру А. А. Нарышкину, генерал-поручику А. П. Мельгунову и тайному секретарю Д. Волкову [34, 217].
М. А. Корф, имевший в руках всю историю Ивана VI в документах, хранившихся тогда в императорском архиве, не знал (по его признанию), что именно побудило Петра III к предписанию такой решительной меры, как «не отдавание арестанта живаго в руки».
Не проливает свет на это обстоятельство и переписка Фридриха II с Петром III. О том, что корни решения о судьбе Иоанна надо искать глубже, говорит А. Брикнер: «Фридрих II в августе 1743 года советовал Елизавете, ради ее собственной безопасности, разлучить членов несчастного семейства, заключить бывшую правительницу, Анну Леопольдовну, в монастырь, отправить бывшего императора, Иоанна Антоновича, в Сибирь, а герцога Антона Ульриха отпустить в Германию. Прусский король, в то время хлопотавший о женитьбе Петра Федоровича, заявил даже, что успех этого дела должен обусловливаться принятием строгих мер против брауншвейгского семейства» [6/1, 15]. Я. Штелин в своих записках о Петре III подтверждает осуществлявшуюся переписку Фридриха II с Петром Федоровичем до его воцарения, чем, очевидно, и объясняется появление жесткого указа сразу после смерти Елизаветы Петровны.
Как бы то ни было, но прецедент был создан волею самого Петра Федоровича, и Никита Иванович Панин, имевший со времен Елизаветы Петровны доступ к любым «известиям», до персоны наследника Павла касающимся, не мог ничего о нем не знать. Через месяц после убийства Петра в инструкции, подписанной уже самим Н. Паниным, подтверждалось: «Буде же так оная сильна будет рука, что спастись не можно, то арестанта умертвить, а живаго никому его в руки не давать» [34, 230]. О том, что условия заключения Иоанна VI не были секретом и для Екатерины II, говорится в уже не раз цитированном нами ее именном указе генерал-майору Н. Савину от 29 июня 1762 г.: «чтоб оный колодник в силу той же инструкции, которая у вас есть, неотменно содержан был со всею строгостью…». Следует также принять во внимание слова М. Корфа о том, что цитируемый именной указ был « первым распоряжением императрицыв самый день ее воцарения 29 июня…»
И вот Петр Федорович сам оказался в роли свергнутого и, хотя отрекся от престола, продолжал быть «для нас всех опасен для того што он иногда так отзывается, хотя в прежнем состоянии быть», что видно из письма А. Орлова от 2 июля 1762 г.
Сама собой напрашивается параллель между условиями заключения полусумасшедшего Иоанна Антоновича и, несомненно, более опасного для не устоявшейся власти Петра Федоровича. Именно такое положение двух свергнутых императоров привело к сохранности документов по содержанию одного и полному уничтожению таковых относительно другого.