Орлы капитана Людова
Шрифт:
— Лучше ему. Только очень слаб от потери крови.
— Да и лихорадка его сколько времени трепала. Боялся я — не воспаление ли мозга, — сказал Потапов.
— По-прежнему у него Ракитина дежурит?
— Да. Они с военфельдшером друг друга сменяют, вахту несут у его койки.
— Нужно бы Ракитину от работы в салоне освободить, — нахмурился Сливин. — Может быть, заменить ее вестовым?
— Предлагал я уж ей, — откликнулся Потапов. — Сердится, не хочет ни в каком случае. Темпераментная девушка. Мне, говорит, не трудно, я
— Докладывайте мне, капитан третьего ранга, чаще о здоровье Фролова. Скверное это дело, — сказал Сливин.
— Хорошо еще, что Жуков и Илюшин проявили выдержку, не вмешались в свалку, когда норвежцы бросились на американцев. Говорят, этому капитану транспорта, что избивал негра, норвежские моряки изрядно накостыляли затылок.
— Да, наши люди не дали повода для газетных сплетен. Даже реакционнейшие из газет не смогли использовать против нас этот тягостный случай, — сказал Андросов.
Сливин вскинул бинокль, посмотрел за корму, в сторону отдалившегося дока. В линзах качнулась лазурная штилевая вода, смоляно-черные баржи у подножия доковых башен, маленькие фигурки обнаженных до пояса людей…
Белые кружочки бескозырок двигались над плоскостью понтонов, чернеющих высоко над водой. «Золотые ребята», — в который раз с нежностью подумал Сливин.
На стапель-палубе дока Агеев вытер ладонью залитое потом лицо.
Кожа немного болела, обгорела под жарким солнцем. «Будто не у Полярного круга идем, а где-нибудь в южных широтах», — подумал Сергей Никитич.
— Погодка подходящая, товарищ мичман, — сказал дежурящий у буксиров Мосин.
— Пока подходящая, — откликнулся главный боцман.
— А что, думаете, на перемену может пойти?
— Солнышко вчера с красной зарей заходило, а нынче со светлой зорькой взошло. Это, наши поморы говорят, к тихой погоде, — задумчиво сказал боцман. — А вот что звезды неярко блестели, вроде как затемнялись, — это значит к сырости, к туману идет дело…
— Нехорошо как, товарищ мичман, в Бергене с нашим сигнальщиком получилось.
— Нормально получилось, — пробормотал Агеев. — Пришли за границу, точнее говоря, в сектор капиталистических стран, ну и началась вокруг всякая уголовщина.
Он прошелся еще раз вдоль сбегающих в воду тросов, еще раз проверил — надежно ли наложены стопора.
Не так давно, при выходе из Бью-фиорда, закончили вытравлять буксиры. Как всегда, они чуть плещутся в темно-синей воде, уходит в глубины слабина круглой тросовой стали, соединяющей док с ледоколом… Порядок, стопоры наложены хорошо… Но чувство беспокойства, какой-то сердечной тоски не покидало Агеева.
Он сознавал, откуда идет эта тоска. Она не оставляла его с той минуты, как на борт «Прончищева» принесли с берега Фролова — тяжело раненного друга.
Сергей Никитич успел только раза два посмотреть на него, мимоходом забегая в лазарет.
—
Потом началась неотложная работа по подготовке выхода в море, но мысли все время возвращались к Фролову.
Эх, друг Фролов, геройский, но легкомысленный парнишка… Здесь он, конечно, не виноват: знал, как вести себя в иностранных портах, не стал бы ввязываться в драку. Тот парень в шляпе, надвинутой на глаза, только ждал подходящего момента. Но если бы раньше сказать Фролову о предупреждении норвежцев, может быть, был бы осторожнее… Так вот о чем предупреждал тот партизан… Но и без предупреждения сигнальщик, бывший разведчик, обязан был видеть опасность и сзади, не дать возможности врагу нанести тот удар… «Говорить-то хорошо, — думал мичман, — а если бы сам присутствовал при таком избиении, у самого бы, пожалуй, от бешенства потемнело в глазах… А казалось, поход будет мирный и простой…»
«Точно, что мирный и простой!» — горько повторил про себя Сергей Никитич, зашагал к борту баржи, куда Пушков только что принес бачок с борщом, распространявшим вкусный аромат.
На доке и на кораблях пробил обеденный час. Дежурные с бачками выстроились в веселую очередь у камбузов, в кубриках матросы и старшины рассаживались за столами…
— Кушать можно идти, Сергей Севастьянович, — доложила Потапову Таня.
Она стояла на мостике ледокола, вытянувшись почти по-военному, опустив вдоль накрахмаленного фартука смуглые девичьи руки. Под белой косынкой мягкие курчавые волосы оттеняли немного утомленное, бледное от недосыпания лицо. Но продолговатые черные глаза Тани смотрели, как всегда, с ласковым вниманием.
Как служащая ледокола, она обращалась к капитану «Прончищева» и в то же время окидывала взглядом стоящих рядом, давала понять, что приглашение относится и к ним.
— Ну как, прошла головная боль? Лучше чувствуете себя? Глаза-то совсем сонные! — сказал капитан Потапов.
— Куда лучше, Сергей Севастьянович. Ветерок обвевает, а отоспаться всегда успею, — отозвалась Таня.
— Ну, значит, прирожденная морячка! Приглашайте офицеров, я буду обедать позже. — Потапов отвернулся, стал всматриваться в берег.
— Прошу кушать, товарищ капитан первого ранга, — шагнула Таня к Сливину.
— Слушаюсь, товарищ руководитель питания.
Сливин вложил свой тяжелый бинокль в футляр, скинул ремешок с шеи, взглянул на Олсена.
— Гаа сизе миддаг, товарищ Олсен… Прошу кушать.
— Мангетак. Спасыбо, — сказал улыбаясь Олсен.
Они прошли в штурманскую рубку, откуда внутренний трап вел в капитанский салон. Курнаков склонялся над матово-серым разворотом карты на штурманском столе. Игнатьев перелистывал лоцию, сидя на диване.