Ортодокс

Дорофеев Владислав Юрьевич

На такие мысли меня навела молитва за отца, вера в то, что отцу придает помощь по моим молитвам, молитвам моих детей, его внучек. Как это трудно, верить!

К отцу вера пришла, хотя и через многолетние мучения и отказ от собственный воли в пользу воли детей. Но ведь вера была ему дана, хотя и действием. Кого Господь любит, Он все равно приводит того к вере, пусть и через мучения. Мы же помним, что вера – это не осознание.

Таков урок моего отца, выбравшего в качестве модели своей жизни – жизнь жертвы конца жизни. Выбор моего отца – жертва конца жизни, хотя и не осознанная, но сподвигнутая от Бога.

Отец мой отдал детям

последнее, что у него было, – жизнь! Доверив свою жизнь детям. И так, возможно, покрыл свои прегрешения, своей абсолютной жертвенностью, совершив жертву конца жизни. Завершение его пути в примирении с Богом, в отречении от своей воли. Это и есть путь канонизированного последнего русского царя Николая II.

Наверное, жертвы конца жизни бывает достаточно. Последний русский царь Николай II и его семья канонизированы по признаку жертвы конца жизни.

Сопоставление хромает по желаемому результату, – отцу моему никогда не быть канонизированным, – а также по намерениям тех, кому мой отец и русский царь доверили свою волю, – дети намерены очеловечить земной остаток жизни отца, а большевики были намерены предать царя и его семью мучительной казни и нечеловеческому погребению. Но не по процедуре передачи своей воли, – отец добровольно отказался от своей воли, отдавшись воле детей, то есть обстоятельствам, – и последний русский царь добровольно отрекся от престола, вверив свою волю обстоятельствам, то есть большевикам.

Впрочем, болезнь отца, с ее механизмом воздействия (насилия) на отца, отчасти сравнима с большевиками и их насилием (воздействием) по отношению к царю и царской семье.

Если бы Богу нужна была смерть отца, мой отец давно бы не жил. Значит Богу удобна и необходима именно жизнь моего отца. Это ли не чудо во плоти?! После стольких перенесенных отцом физических потрясений.

Если бы Богу была нужна жизнь последнего русского царя, он бы не погиб в ипатьевском подвале. В этом смысле мученическая гибель Николая Александровича Романова – это такое же чудо, приведшее человека к святости. Круг завершен: создатель православного русского царства великий князь Владимир передал эстафету святости последнему царю православного русского царства Николаю II. Святой начал – святой завершил.

Снова и снова молюсь о том, чтобы Христос укрепил мою веру и просвятил меня, как всю свою жизнь посвятить Богу, а не только принести себя в жертву конца жизни, как мой отец, но добиться успеха в жизни со Христом.

Ибо я хочу лишь того жизненного успеха, который будет приятен и нужен, угоден Христу.

Из этого сравнения вырастает и глубинный раскол между Церковью и искусством/литературой.

Поскольку несмотря на эстетическую составляющую в Церкви, этическая, то есть смысл, содержание – это главное назначение и смысл Церкви, которая из человеческих институтов ближе всех к небу. Чем ближе к небу, тем меньше эстетики, тем сильнее этическая, содержательная составляющая любого решения, слова, жеста, действия и штриха. Не случайно святые технологии, в том числе и богоудохновенная литература, возможны только в Церкви, поскольку построены они исключительно на содержательных, этических решениях.

В отличие, например, от литературы/искусства.

Потому что литература/искусство, как всякая производная, может обходиться и состоять из одной эстетической составляющей.

Отсюда у искусства/литературы иллюзия самодостаточности и абсолютной свободы. Что есть,

конечно, фантом восприятия. Ибо это именно иллюзия, поскольку каждый жест, слово и штрих, действие и решение сопряжены с содержательной стороной этого жеста, слова и штриха, действия и решения, то есть с этической составляющей.

Строго говоря, свобода литературы/искусства – это как свобода тени.

Когда солнце в зените, тени нет. Пока жизнь человеческая была сакральной, была сопряжена и соизмерима с Церковью, пока солнце веры человеческой в Бога было в зените, не существовало искусства/литературы.

Но как только вера человеческая в Бога пошатнулась, как только солнце веры начало отклонилось от зенита, стало светить сбоку, появилась тень – литература/искусство.

Только так. Искусство/литература на втором месте. На первом – Церковь, христианство. По сути.

Литературная деятельность в целокупности, и в частности, поэзия, – это форма существования. Как дети – форма существования, семья – форма существования, работа, так литература/ искусство – это формы существования, сотворенные, отпущенные и названные нам Богом.

Потому соизмерение форм нашего существования с Творцом этих самых форм существования, не просто логично, не просто необходимо, но единственно возможно. Потому-то, вступив в обладание форм существования путем наделения их своей волей, необходимо и правильно соизмерение своей воли с Божией волей.

Это не назидание, это – спасительная мысль, спасительное откровение, спасительное осознание необходимого спасительного действия, движения, чтобы держать себя самого и держать свое существование в необходимом божественном тонусе.

Для реализации, осуществления такой мысли надо пройти путем Христа. Причем дважды, как христианин, и в описании этого пути, как литератор.

Литератор, поэт – это творческий человек, живущий в одном измерении правды. Как только человек начинает варьировать правдами – он умирает, как поэт.

Я начинаю понимать. Нужно сделать в литературе, в смысловом, стилистическом и формальном, жанровом отношении новый рывок, чтобы оставить позади всю писательскую нежить и словесную немощь, которая сегодня издается и пишется.

Нужна новая литература не ради идеи, но ради существования литературы.

Чтобы оторваться от псевдолитературы, а главное, от огромной массы, от огромной банды псевдолитераторов, вцепившихся в литературу и вырывающих из литературы куски и кусочки, нужно совершить качественный, – не количественный, – рывок. Конечно, ни о какой новой, отличной от прежней литературы речь не идет, ибо настоящая литература всегда одна – это просто буквы, составленные в слова, составленные в предложения, продолжающие ткань жизни средствами слова.

Литература наследуется старыми словами и предложениями, а продолжается новыми словами и предложениями. Так вот эти новые слова и новые предложения предлагает и формулирует литератор.

Чтобы оторваться и вырваться из крикливого и безвкусного круга псевдолитераторов и потребителей, которые сейчас стали гастрономической бандой пожирателей старых слов и предложений, нужны новые слова и предложения, записанные в иной, духовной транскрипции, недоступной абсолютному большинству, недоступной для восприятия и использования абсолютному большинству неподготовленных людей. Несмотря на то, что литература – это всегда страдания миллионов, всегда боль и горе миллионов сердец, глаз и умов.