Оруженосец
Шрифт:
Мэлет медлила с ответом. Она исследовала лицо человеческого мальчика, оценивая его с той, книжной позиции «красоты» — и Гарав замер, скованный этим взглядом. Это было не неприятно, только немного… странно.
— Ты тоже красивый, — сказала эльфийка — немного отстранённо, как будто вынесла важный вердикт. Это было немного смешно, и Гарав, освободившись от полугипнотического состояния, так и сделал — рассмеялся, чуть смущённо. Пожал плечами — а что тут можно было сказать–то? За последнее не очень долгое время девчонки во второй раз в жизни говорили ему, что он красивый.
И вскинулся, вскочил — подошёл Эйнор.
—
46
Пожалуйста спать, Мэлет (квэнья).
— Благодарю, рыцарь.
— Можно я лягу здесь? — робко спросила эльфийка. Юноша и мальчишка обернулись к ней одновременно. — Здесь… рядом с Гаравом.
Эйнор думал секунду. Потом кивнул и пошёл в ночь — от костра. Минуиала уже нигде не было видно.
Эй, хотел окликнуть Гарав, а мне–то что делать?! Но потом вздохнул и стал раскатывать одеяла.
Мэлет ждала, сидя на седле. Гарав чувствовал ей взгляд, и любой девчонке он уже сказал бы: «Чего уставилась–то?!» Но сказать такое сейчас просто не получалось.
— Готово, — сказал он негромко, распуская пояс. Потом помедлил, вытащил меч. Подержал его в руке и, пряча глаза, положил на одеяло точно посередине. И сам лёг рядом — спиной к устраивающейся эльфийке, которой досталось второе одеяло. Сам Гарав закутался в плащ. «Чёрт, — сердито подумал мальчишка, — не высплюсь!» Он сунул руки под мышки и сердито засопел, против воли прислушиваясь, как возится Мэлет. Тихо и как–то… как–то извиняющееся, что ли.
— Мне просто было страшно, — сказала вдруг эльфийка, и Гарав повернул голову, привстал на локте. — Мне было страшно, что опять придут орки. Я очень перепугалась. И сейчас боюсь.
— Я же рядом, — грубовато буркнул Гарав. И сам замер — ага, защитничек… но Мэлет согласилась:
— Да. И меч у тебя под боком. Я боюсь, но… не так. Меньше. Намного.
Гарав удивлённо понял, что Мэлет не знает этого обычая — бытующего и тут. [47] И облегчённо сообразил: да она совсем не думает о том… о том… о чём он подумал. Ну и хорошо.
— Спи, никто сюда не придёт, а завтра ты поедешь домой, — сказал он, снова укладываясь и глядя на огонь. Из огня стали вылетать птицы с ало–фиолетовыми трепещущими крыльями; они кружились и по спирали поднимались в небо, очистившееся от облачных клочков…
47
Имеется в виду обычай класть во время ночлега между путешествующими вместе в сложных условиях воином и дамой (если они не муж и жена) меч — как символ ограды чести женщины.
…От одеяла, которым укрылась Мэлет, пахло железом, сыростью, конским и человеческим потом.
Мальчик рядом посапывал, потом — тихо вскрикнул и дёрнулся, выпростал руку — с неровно, но тщательно обрезанными (явно ножом) ногтями, плохо отмытую и побитую; нашарил меч, сжал рукоятку. Потом пальцы расслабились. Мэлет ни за что не позволила бы себе проникнуть в его сны, но она касалась их краешка — всё равно что войти в реку или сидеть на берегу и смотреть на текущую мимо воду. Сны были стремительные, изменчивые и живые, как пролитое неосторожным учёным жидкое серебро. Эльфы, которые спят редко, а могут и вообще вообще не спать подолгу, не видели таких снов. Их грёзы наяву были плавными и спокойными. А здесь…
Мальчик что–то тихо сказал на непонятном, но красивом языке. Для эльфов слова талиски были слишком быстры и коротки, слова адунайка — слишком неблагозвучны. Этот язык был другим.
Мэлет перелегла на бок и стала смотреть в светлый затылок человеческого мальчишки.
Утром подморозило. Начало июня, блин, нариэ по–здешнему… Одеяло прихватило к земле, и даже торчащие из–под плаща сапоги побелели (во сне мальчишке привиделось, что он опять идёт босиком по ледяной каше). Гарав закутался с головой и проснулся только когда холодно стало уже совсем, никуда.
Тогда он откинул плащ и сел.
Утро было пронзительное, ясное, всё кругом покрыл иней. Солнце еле–еле поднялось краешком над горами, тонкой зубчатой линией поднимавшимися на востоке. Горел костёр, около него Фередир подкидывал в пламя клубки сухих былок. А…
А больше никого не было. Ни Эйнора, ни эльфов.
Гарав и сам не ожидал, что ему вдруг станет так — до боли в груди, до слёз на глазах и тугого шнурка, перетянувшего горло — плохо.
Ёжась и переглатывая, он подошёл к костру, хмуро кивнул так же кивнувшему в ответ Фередиру. Обнял и погладил голову подошедшего Хсана, потом поцеловал и слегка оттолкнул — иди. Конь вздохнул и пошёл к Азару, который хрустел ячменём, сунув голову в торбу.
Оставленная с вечера в котелке вода подёрнулась льдом, мальчишка проткнул его пальцем.
— Не студись, я квенилас заварю, — сказал Фередир и бросил в булькающую на огне воду котелка несколько скрюченных чёрных листочков. Они упруго распустились, закрутились, вода начала коричневеть — спиральными струйками. — Эти… эльфы оставили.
— Чай! — обрадовался Гарав, ощутив знакомый запах — только более сильный и приятный, чем он привык.
— А? — Фередир поднял голову.
— Нет, ничего… — Гарав присел рядом на корточки, втянул запах заваривающегося чая. — А где все?
— Эльфы уехали на юго–запад, — Фередир махнул рукой. — В Артедайн, а оттуда будут добираться до Раздола. Эйнор их проводит — недалеко, сказал, что к полудню вернётся.
— А чего не разбудили? — сердито и глупо спросил Гарав. Фередир удивился:
— Эйнор сказал — ты вчера поздно лёг. А что?
— Ничего, — буркнул Гарав и опять потянул ноздрями воздух. Фередир зачерпнул кружкой тёмную кипящую жидкость, поставил на иней. Зачерпнул вторую, потом — снял котелок с огня. И сказал:
— Что–то мне не нравится. Вообще не нравится. И Эйнору, — Фередир говорил отрывисто. — Плохо что–то.