Оружие для Слепого
Шрифт:
Меньшов усмехнулся – но как не похожа была его сегодняшняя улыбка на улыбку с тех фотографий. Он вытаскивал булавки, складывал снимки, некоторые подолгу разглядывал.
Наконец на стене остался только один. На переднем плане расположилась шеренга из десяти спортсменов, ставших обладателями золотых медалей. На приземистом здании атлетического манежа, видневшемся в левом углу фотографии на заднем плане, можно было разглядеть транспарант: «Привет участникам спартакиады народов СССР!»
Меньшов собрал булавки в ладонь, взял в руки пожелтевший по краям фотоснимок, сел за стол. Он не отрываясь смотрел на
Губы Николая зло сжались, он взял в руки ножницы и вырезал из середины снимка узкую полоску, на которой осталась стоять одна Светлана Жильцова. На кухне он зажег газ пьезоэлектрической зажигалкой и подержав в пальцах тонкую полоску фотобумаги, поднес ее к пламени. Глянец фотографии запузырился, вспыхнул огонь, вскарабкался к самым пальцам. Николай бросил пепел в кухонную раковину и на полный напор включил горячую воду, та закружилась в водовороте, не успевая уходить в слив. Некоторое время сухой пепел еще кружился, а затем попал под струю, моментально рассыпавшись. Меньшов закрыл кран, и вода, всхлипнув, исчезла.
Николай выбросил булавки, сполоснул руки и вернулся в комнату. Разноформатные снимки он положил в большой почтовый конверт и бросил в кожаную спортивную сумку.
– Ну вот и все, – грустно улыбнулся он, – тебя нет, Светлана, и никогда не было.
Квартира была обставлена старой, семидесятых годов мебелью. Стенка, раскладной стол, мягкий уголок – типичные показатели благосостояния советских времен. Кипа старых газет громоздилась на одном конце журнального столика, другой оставался свободен.
Тут Николай обычно ставил посуду, когда ужинал, одновременно смотря телевизор.
О том, что сейчас на дворе конец девяностых годов, говорили в обстановке квартиры только небольшой телевизор «Sony» да примостившийся рядом с ним на тумбочке пишущий видеоплеер. Беспорядок Меньшова вполне устраивал. Он временами не мог вспомнить, куда положил коробку с новыми ботинками, куда подевалась свежая газета. Придя домой, иногда по забывчивости оставлял пакет с продуктами в платяном шкафу и потом обнаруживал его только через день или два. Но где лежат орудия его промысла, он знал всегда. Вещи, которые могли стоить ему свободы, если их обнаружит милиция, на виду не валялись.
Николай зашел в совмещенный санузел и встал на край ванны. Потолок здесь был подвесной, пластиковый, с вмонтированными в него влагонепроницаемыми светильниками. Он стал на край ванны и осторожно приподнял одну из панелей, у которой рубанком был почти до конца снят выступ, связывающий ее с соседней. Раздался легкий щелчок, панель отошла в сторону. Меньшов за ручку вытащил не очень тяжелую кожаную сумку-кофр – с такими обычно ходят фотографы. Но не фотоаппараты и не сменные объективы покоились в ней.
В отделениях, предназначенных для фототехники, вместилось несколько пистолетов, глушители к ним, мощный оптический прицел и
Все свое богатство, умещавшееся в фотографическом кофре, который с трудом закрывался, Меньшов перегрузил в дорожную сумку, затем собрал в квартире все бумаги, где значилась его фамилия – документы, несколько гостиничных счетов, квитанции из мастерской. Снял со стены медали, упаковал каждую в бумажный конверт и тоже положил в сумку, с которой обычно покидал дом, уезжая на несколько дней.
Конечно, уничтожить все следы своего пребывания в квартире было невозможно. Как ни протирай, всегда останутся отпечатки пальцев, как ни пылесось, непременно отыщется пара волосков, пара пятнышек крови.
Но он и не стремился на сто процентов замести следы – речь шла о том, чтобы случайному визитеру не стало понятно к кому он попал.
Билет на завтрашний поезд Москва – Санкт-Петербург уже лежал у Николая в кармане, и жизнь казалась ему серой, неинтересной, лишенной красок. В воздухе квартиры уже мерещился больничный запах.
«Не пить, не курить, острого нельзя, соленого нельзя и даже легкого спиртного – ни вина, ни пива. Никаких в жизни удовольствий. Вот разве что сон… Во сне можно и пить, и курить, и есть, что захочется».
В последние дни он не высыпался – нервы стали ни к черту; теперь же можно было позволить себе немного расслабиться. Да и врач советовал спать побольше: ведь когда Меньшов лежал на спине, кислота, скапливавшаяся в желудке, отходила от язвы.
Когда все дела, в том числе и кровавые, сделаны, когда деньги получены, то неразборчивого в средствах человека угрызения совести не мучат и спать не мешают. Меньшов решил вздремнуть. Еще в те времена, когда он был спортсменом, приучил себя засыпать в любое время, используя для этого старый проверенный способ: ложился, закрывал глаза и старался представить себе что-нибудь однообразное. Обычно это были волны, набегавшие на пляж.
Вот и сейчас, закрыв глаза, Николай увидел морской берег и водяные валы, накатывавшиеся на прибрежный песок. Постепенно звуки реального мира уходили от него, голову наполнял шум, пришедший к нему от воображаемого моря. Но человек не волен выбирать, что ему приснится, тут уж работает подсознание. И вместо того, чтобы заполучить во сне в руки пачку сигарет или бутылку вина, Меньшов, переместившийся из действительности в сон, просто шел по берегу вдоль кромки прибоя.
Ему страшно хотелось пить, на зубах скрежетал песок, который бросал ему в лицо резкий штормовой ветер. Песчинки хрустели так же, как комочки мелового раствора, напоминая о болезни.
Береговая линия была изрезанной: небольшой мыс, за ним бухточка, следом второй. Во сне боль отступила, словно ее и не было вовсе. Центр ощущений сместился к низу живота. К жажде и голоду добавилось еще одно желание – хотелось женщину, такую же недосягаемую на пустынном берегу, как и бутылка прохладного вина.
Но сон на то и сон, чтобы сбывалось несбыточное.
Меньшов миновал очередной мыс и увидел стройную, высокую женщину в белом балахоне, стоявшую на гладком, отполированном камне спиной к нему.