Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления
Шрифт:
ПАС (Партай Ислам) – основная оппозиция ОМНО среди этнических малайцев – сумела сохранить сильную поддержку среди этой части населения страны [155] , несмотря на то, что она не может предложить никаких материальных стимулов, которые обеспечивает контроль ОМНО над правительством. В задачи этого исследования не входит изучение партийной политики как таковой, однако отмечу, что сохранение политической оппозиции ПАС отражает популистскую амальгаму классового и этнорелигиозного протеста, заслуживающую краткого комментария. В сельской местности ПАС и ОМНО, конечно же, можно отчасти рассматривать как группировки, возникшие раньше партий. В частности, многие лидеры ПАС точно так же, как и их коллеги из ОМНО, являются богатыми землевладельцами и фермерами. Но поскольку лидеры ПАС редко обладали доступом к покровительству со стороны властей, у них с меньшей вероятностью имеются какие-то побочные бизнесы, требующие наличия политических связей. А для рядовых членов ПАС, как блестяще показал Клайв Кесслер, эта партия обладает привлекательностью, обусловленной сочетанием классовой проблематики (ПАС ставит вопросы о доходах и экономической безопасности малайских земледельцев, рыбаков и сборщиков каучука), этнических и религиозных вопросов (в повестке партии – уважение к правам и религиозным верованиям коренного населения) и, что не менее важно, более общей политической оппозиции государству и правящей партии, которая, как считается, утратила поддержку большей части малайского населения по обоим указанным направлениям [156] . В отличие от ОМНО, организация ПАС представляется довольно неформальной. Партия в значительной степени опирается на популярных религиозных проповедников и их центры (пондок), которые обнаруживаются по всей сельской местности Малайзии и отличаются от официальных религиозных учреждений, которые, как правило, связаны с ОМНО. Понять потенциальные способы объединения, к примеру, классовых и религиозных вопросов можно, если обратить внимание на призывы, прозвучавшие из уст одного оратора ПАС во время дополнительных парламентских выборов в Кедахе (в городе Букит-Рая) в 1980 году, которые с небольшим перевесом выиграла
155
Например, по меньшей мере в четырёх парламентских округах в Кедахе – Джерлун-Ланкави, Куала-Кедахе, Влу-Муде и Джерае (где расположена Седака) – преимущество ОМНО в 1978 году было настолько незначительным, что это свидетельствовало о победе ПАС в борьбе за большинство голосов малайцев в этих территориях, однако в итоге ПАС проиграла, поскольку китайское меньшинство в каждом случае голосовало за ОМНО. Несмотря на то, что ПАС по итогам этих выборов потеряла места в парламенте, она получила 38,5 % от общего числа голосов, или всего на 1 % меньше, чем в 1969 году, когда она была близка к победе в Кедахе (см.: Ismail Kasim, The Politics of Accommodation: An Analysis of the 1978 Malaysian General Election, Research Notes and Discussion Paper, No. 10 (Singapore: Institute of Southeast Asian Studies, 1978), 73–74).
156
Clive S. Kessler, Islam and Politics in a Malay State: Kelantan 1838–1969 (Ithaca: Cornell Vniv. Press, 1978).
Регион Муда, прилегающий к одноименной реке, по меньшей мере с XIV века является основным рисоводческим районом Малаккского полуострова. Основная часть деятельности по возделыванию риса осуществляется на территории примерно 500 квадратных миль аллювиальной равнины Кедал-Перлис с её обширными запасами плодородной, плотной и содержащей морскую глину почву (см. карту 2). В безупречно ясный день с вершины горы Гунунг-Джерай (пик Кедах) высотой в четыре тысячи футов [1200 метров], расположенной на южной оконечности этой равнины, можно увидеть всю рисовую равнину длиной 40 миль, западной границей которой выступает Малаккский пролив, а восточной – вклинивающиеся в неё предгорья Центрального хребта. Весь этот вид представляет собой одно гигантское рисовое поле, перемежаемое лишь поперечными линиями деревьев, за которыми чаще всего скрываются типичные для этого региона вытянутые в ряд деревни, а также более крупные городские агломерации наподобие столицы штата Алор-Сетара. Вид меняется в зависимости от того, на каком этапе в конкретный момент находится возделывание риса. В основной рисоводческий сезон, когда идут муссонные дожди, долина с затопленными рисовыми полями может показаться огромным мелким озером, почти сливающимся с расположенным сразу к западу от неё Малаккским проливом, а в другие промежутки времени – морем пёстрой зелени, просторным полем с золотистыми созревающими зёрнами, или огромной полосой сухой почвы и стерни, оставшейся после уборки урожая.
Политическая и социальная история долины реки Муда наложила отпечаток на сегодняшние классовые отношения на этой территории по меньшей мере двумя существенными способами. Во-первых, не следует забывать, что ещё немалую часть XX века местный социум формировали первопроходцы и пришлое население – иными словами, это было общество пограничья (frontier). Несмотря на то, что рис в этих краях выращивался с XIV века, значительная часть земель на равнине, прилегающей к реке, была расчищена, осушена и стала возделываться лишь недавно. Каким бы ни был процесс постоянного заселения этой территории, он был резко нарушен сиамским вторжением 1821 года, в результате которого из-за оттока жителей местное население сократилось примерно до 50 тысяч человек – в два раза в сравнении с его численностью до вторжения [157] . Прежняя численность населения Кедаха восстановилась только к началу XX века, когда наступил относительно мирный период, а появление новых систем осушения земли способствовало значительной иммиграции. Именно в этот период (примерно 1880–1910 годы) были заселены многие деревни на равнине (в том числе и Седака), а земли для выращивания риса окончательно превратились в товар, который можно было покупать и продавать. Первоначально султан [158] обычно жаловал земли для освоения и создания каналов своим приближенным приспешникам-аристократам, однако на их место быстро пришла более многочисленная «неаристократическая капиталистическая „коммерческая“ группа землевладельцев» [159] . Значимость описанного сюжета, разворачивавшегося на этом малаккском пограничье, заключается попросту в том, что классовые различия в сельских районах Кедаха определяются вполне прямолинейно – как различия между богатыми и бедными, крупными и мелкими субъектами. В отличие от тех частей Юго-Восточной Азии, которые были заселены гораздо дольше и находились поблизости от монарших дворов, в Кедахе классовая картина не осложнена старинными феодальными различиями между хозяевами и крепостными, аристократами и плебеями [160] .
157
R. D. Hill, Rice in Malaysia: A Study in Historical Geography (Kuala Lumpur. Oxford Univ. Press, 1977), 54.
158
Правители Кедаха носили титул султана с 1136 года. В описываемый период султаном Кедаха был Абдул Хамид Халим (правил в 1881–1943 годах), при котором Кедах в 1909 году перешёл из сиамского сюзеренитета под британский протекторат – прим. пер.
159
Hill, Rice in Malaysia, 53.
160
Для сравнения можно привести прекрасный анализ политики в штате Келантан на восточном побережье Малаккского полуострова, выполненный Клайвом Кесслером. Он демонстрирует, что сильная оппозиция правящей партии на этой территории проистекала не только из классовых проблем. В качестве дополнительного фактора выступало энергичное возмущение, направленное против аристократических семей в столице штата, которые установили господство над колониальной бюрократией в собственных интересах. Нечто подобное можно обнаружить и в Кедахе, однако здесь подобная картина не столь ярко выражена (см.: Kessler, Islam and Politics).
Карта 1. Зона реализации Программы ирригации долины реки Муда на карте полуостровной части Малайзии (отмечена косыми линиями)
Карта 2. Кедах и зона реализации Программы ирригации долины реки Муда (отмечена косыми прерывистыми линиями)
Вторая примечательная особенность истории рассматриваемого нами региона, да и малайской истории в целом, заключается в том, что государство, как правило, не выступало эффективным инструментом эксплуатации крестьянства. Как заключает в своём исследовании доколониальных малайских государств Джон М. Галлик, наиболее распространённой реакцией крестьян на угнетение было «бегство» [161] , причём в силу подвижного и пограничного характера малайского общества и ограниченной принудительной силы, имевшейся в распоряжении правителей, это средство обычно было успешным, хотя и болезненным. Например, предпринятые в 1864 году попытки султанского двора мобилизовать принудительный труд (крах) для строительства дороги через Малаккский полуостров спровоцировали массовую эмиграцию на юг, значительная часть работ (если не все целиком) по прокладке огромного канала Ван-Мат-Саман из Алор-Сетара, начатых в 1885 году, была выполнена с помощью оплачиваемых китайских рабочих, несмотря на то, что вдохновителем этого проекта был старший министр (Ментери Бесар) султана. По меньшей мере к концу столетия расширение торговли и рост китайского населения полуострова обеспечили альтернативные источники доходов, в связи с чем в ущемлении малайского крестьянства стало ещё меньше необходимости. Практически все права на сбор податей в Кедахе в это время передавались на основании аукционов предпринимателям, которые затем старались получить прибыль, собирая больше средств, чем составляла арендная плата за эту монополию или «откуп». Самыми значимыми источниками государственных доходов были опиумные и игорные откупы, приносившие более чем втрое больше поступлений в сравнении с пошлинами на экспорт риса-сырца и молотого риса [162] . Поэтому в колониальный период основную тяжесть фискальной политики несли на себе именно бедные китайцы, а не малайские крестьяне. Но, как будет показано ниже, даже после обретения независимости государство – по меньшей мере в фискальном отношении – не слишком обременяло малайское крестьянство. И в этом случае достаточно уникальная модель развития Малайзии во многом позволяла избежать привычной и зачастую жестокой для большинства аграрных монархий борьбы между государством, ненасытно извлекающим принудительный труд и налоги, и крестьянством, которое борется за сохранение своих средств к существованию в неприкосновенности. Даже сегодня фискальная
161
John M. Gullick, Indigenous Political Systems of Western Malays, London School of Economics Monographs on Social Anthropology, no. 17 (London: Athlone, 1958), 43. Ограниченные способности доколониального малайского государства по извлечению доходов были связаны не с отсутствием каких-либо амбиций и хищнических притязаний, а с нехваткой средств для реализации своей воли.
162
Sharom Ahmat, «The Structure of the Economy of Kedah, 1879–1905», Journal of the Malaysian Branch of the Royal Asiatic Society 43, no. 2 (1970): 13.
К 1970 году численность сельского населения региона Муда заметно превысила полмиллиона человек – подавляющее большинство из них составляли малайцы, которые почти исключительно занимались выращиванием риса. Гораздо меньшее городское население (112 тысяч человек) было разбросано по 19 городским поселениям, где почти в равном соотношении проживали китайцы и малайцы. Ещё задолго до внедрения двойных урожаев политики из Кедаха любили называть свой штат «чашкой риса [рисовыми закромами] Малайзии (джелапан пади Малайсиа)» [163] , поскольку этот регион заведомо располагает самыми большими площадями посевов риса среди всех штатов страны и неизменно выступал основным поставщиком этой культуры на внутренний рынок. Коммерческая значимость Кедаха в секторе рисоводства во многом объясняется традиционно высокой урожайностью на единицу площади и сравнительно крупными размерами хозяйств – в совокупности два эти фактора обеспечивают значительный товарный излишек, превышающий потребности самообеспечения производителей. В сравнении с незанятыми в секторе рисоводства доходы крестьянских хозяйств были низкими, но традиционно значительно превышали типовой уровень доходов крестьян, занимающихся рисоводством, в целом по Малайскому полуострову. Развивая один из представленных выше тезисов, можно утверждать, что если бы вам пришлось быть крестьянином-рисоводом где-нибудь в Малайзии, то лучше возможностей для этого, чем на равнине Кедаха, было бы не сыскать.
163
С историей заселения этой территории малайцами и выращивания здесь риса читатель может ознакомиться в следующих работах: Hill, Rice in Malaysia; К. К. Kim, The Western Malay States, 1850–1873: The Effects of Commercial Development on Malay Politics (Kuala Lumpur: Oxford Univ. Press, 1972); Sharom Ahmat, «The Political Structure of the State of Kedah, 1879–1905», journal of Southeast Asian Studies 1, no. 2 (1970); R. Bonney, Kedah, 1771–1821: The Search for Security and Independence (Kuala Lumpur: Oxford Univ. Press, 1971); Zaharah Haji Mahmud, «Change in a Malay Sultanate».
В силу довольно благоприятных экологических и социальных условий долины реки Муда становится очевидным, что этот регион едва ли был выбран в качестве показательного полигона для демонстрации более впечатляющих форм классового конфликта. Здесь можно обнаружить бедность, но не отчаянную нищету, различные проявления неравенства, но не резкую поляризацию, обременительные рентные платежи и налоги, но не удушающие поборы. Последние сто лет истории Кедаха были наполнены миграцией и бегством крестьян, захватом земель и бандитизмом, характерными для обществ пограничья, а в последнее время к этому прибавились и протесты политической оппозиции – однако здесь не получится отыскать такую же продолжительную историю крестьянских восстаний, как в других частях Юго-Восточной Азии. Одно из преимуществ изучения классовых конфликтов в подобном антураже заключается именно в том, что здесь перед нами нечто вроде сложного случая. Если даже в регионе, где большинство сельского населения, вероятно, живёт лучше, чем всего десятилетие назад, обнаруживается богатая история классового сопротивления, то резонно предположить, что в других рисоводческих территориях Юго-Восточной Азии ненаписанная история сопротивления может быть соответственно более масштабной.
Несмотря на такие преимущества, как хорошие почвы, благоприятный климат и относительное процветание, другие аспекты социальной структуры и экономики равнины Кедаха вызывали беспокойство. Та же почва подходила для выращивания риса, но не слишком годилась для каких-то других занятий – в результате происходило расширение модели монокультуры с сопутствующими ей факторами уязвимости. Несмотря на значительный средний размер земельных наделов (4,0 акра, или 5,6 релонга [1,6 гектара]), большинство крестьян в этом регионе обрабатывали небольшие участки, из-за чего их уровень жизни находился заметно ниже черты бедности, и это же обстоятельство провоцировало ежегодный поток мигрантов в города и на плантации, где можно было найти работу в межсезонье. Выше среднего были не только показатели урожайности, но и доля земель в аренде (35 %), из-за чего многие крестьяне могли лишь с трудом обеспечивать для себя средства к существованию [164] . Почти у половины домохозяйств, занимающихся выращиванием риса, земля, на которой велись работы, находилась в собственности, однако на протяжении последних шести десятилетий таких хозяйств неуклонно становилось всё меньше, поскольку в череде долгов и неурожаев земля мучительно уходила из рук многих крестьян [165] .
164
Источником данных, приведённых в этом абзаце, выступает следующая эталонная работа по сельскохозяйственной экономике региона Муда до внедрения двойных урожаев: S. Selvadurai, Padi Farmingin West Malaysia, Bulletin No. 27 (Kuala Lumpur: Ministry of Agriculture and Fisheries, 1972).
165
Неравные условия землевладения, а следовательно, и бедность значительной части населения региона Муда – решению именно этих проблем была призвана способствовать ирригационная программа – были исторически обусловлены спецификой исходного захвата земель, усугублённого указанным долговым циклом. Как ещё в 1913 году отмечал британский советник в Кедахе У. Джордж Максвелл, «большинство рисоводов в настоящий момент находятся в лапах китайских агентов, торгующих рисом» (см.: Unfederated Malay States, Annual Report of the Advisor to the Kedah Government, December 11,1912, to November 30, 1913 (Alor Setae: Government Printer, 1914), 23). См. также: Federated Malay States, Report of the Rice Cultivation Committee, 1931, H. A. Tempany, Chairman (Kuala Lumpur: 1932), 40.
Отдельные, пусть и не все из этих проблем должна была решить «Программа ирригации долины реки Муда», начатая в 1966 году и заработавшая на полную мощность к 1973 году. В основе этого проекта лежало сооружение двух крупных плотин, водозаборов, магистральных и второстепенных каналов, а также формирование организационной инфраструктуры – всё это должно было позволить получать двойные урожаи риса на площади около 260 тысяч акров [1053 кв. километра]. Как и в других местах, «зеленая революция» в долине реки Муда сопровождалась внедрением новых – быстрорастущих и высокоурожайных – сортов риса, более интенсивным использованием удобрений, новых технологий и механизации, кредитных ресурсов, а также новых каналов переработки и сбыта продукции. К 1974 году в успехе программы были убеждены почти все её главные официальные участники – Всемирный банк, правительство Малайзии и руководство самого проекта. Получения двойного урожая удалось добиться на 92 % территории, охваченной проектом, новые сорта риса были внедрены почти повсеместно, а благодаря новому импульсу для производства этой культуры задача самообеспечения рисом была близка к выполнению. Фрагменты из хвалебного отчёта Всемирного банка, который оказывал проекту основную финансовую поддержку, широко разошлись на цитаты:
«В результате реализации проекта средние доходы крестьянского хозяйства увеличились примерно в два раза, причём как для собственников земель, так и для арендаторов… Если в 1965 году объем производства риса составлял 268 тысяч тонн, то в 1974 году он увеличился до 678 тысяч тонн, а к 1980 году ожидается достижения показателя в 718 тысяч тонн… Благодаря росту занятости в результате реализации проекта безземельные работники и прочие незанятые группы населения получили огромные выгоды… В настоящее время экономическая норма рентабельности составляет 18 % по сравнению с прогнозными 10 % при предварительной оценке [166] . По состоянию на 1974 год проект представляется почти безоговорочно успешным. В таких аспектах, как производство, технологии, занятость и доходы, этот успех подтверждён рядом масштабных исследований» [167] .
166
International Bank of Reconstruction and Development, Malaysia Loan 434 MA: Muda Irrigation Scheme Completion Report, no. 795-MA (Washington, D. C.: June 1975), ii, цит. по: S. Jegatheesan, The Green Revolution and the Muda Irrigation Scheme, MADA Monograph No. 30 (Alor Setar: Muda Agricultural Development Authority, March 1977), 3–4.
167
В дополнение к работе Jegatheesan, Green Revolution см. также: Food and Agriculture Organization/ World Bank Cooperative Program, The Muda Study, 2 vols. (Rome: FAG, 1975) и Clive Bell, Peter Hazell, and Roger Slade, The Evaluation of Projects in Regional Perspective: A Case Study of the Muda Irrigation Project (Baltimore: Johns Hopkins Univ. Press, forthcoming).
По состоянию на 1980 год оценка проекта, в особенности с точки зрения занятости и доходов, гораздо менее однозначна, хотя нет сомнений, что без него благосостояние крестьянства в долине реки Муда было бы гораздо хуже как в относительных, так и в абсолютных показателях.
Дальнейшее изложение, по сути, представляет собой попытку установить характер и степень основных изменений в таких сферах, как землепользование, занятость, доходы и институты, которые были прямо или косвенно вызваны «зеленой революцией» в долине реки Муда. Эти изменения могут быть задокументированы – и это уже произошло. Как только перед нами предстанут основные контуры обозначенных процессов, они могут послужить тем исходным материалом, с которым приходится как-то уживаться человеческим персонажам этой мини-драмы.