Оружие Возмездия

Дивов Олег Игоревич

Дембель, согласившийся на аккорд, становится шелковым. Его не видно и не слышно, он вламывает круглые сутки, и больше всего боится, что сделанную работу забракуют. Или примут, но заставят что-то достроить-докрасить. А то вообще перестроить-перекрасить заново. Офицеры — специалисты по мелким придиркам. И если дембель успел им попортить крови, он оказывается перед суровой дилеммой. Что лучше, гарантированно бить баклуши, тихо сходя с ума от безделья, еще пару месяцев, или месяц вкалывать с непредсказуемым результатом? Знаменитое "быть или не быть" — задачка попроще, уверяю.

По

идее, настоящий матёрый дембель, у которого не осталось ни мозгов, ни совести, ни человеческого облика, а есть только заплывшая от спанья рожа неимоверной ширины — просто обязан кого-то заставить отпахать аккорд за него. Иногда это подразумевается условиями сделки: дембеля ставят старшим на некий вялотекущий объект. Работа на объекте мгновенно вскипает. Темпы подскакивают так, что позавидовал бы шахтер Стаханов.

Качество работ обычно падает, но это уже другая история. В армии вопрос всегда стоит ребром: либо у нас появится объект, построенный на песке и склеенный соплями, либо не будет никакого вообще. Главное так объект покрасить, чтобы он выглядел хорошо покрашенным.

Не раз и не два мне показывали вполне исправные на вид сооружения и советовали ходить мимо, не дыша: они возводились в режиме дембельского аккорда.

***

Шнейдер ждал моего ответа, я размышлял.

За старшего в бригаде остался майор Сиротин, заместитель начальника штаба. У этого офицера я аккорд не взял бы. Сиротин боялся ответственности. Отдать приказ у него пороху хватало, но когда ты докладывал о проделанной работе, Сиротин вдруг терялся. Не мог принять работу лично. Обычно он бежал к НШ, чтобы тот сам посмотрел, хорошо ли сделано. Вся ББМ мучилась вопросом: то ли Сиротин вообще дурак, то ли это у него такая гипертрофированная военная хитрость.

А вот с Петровским можно иметь дело.

Капитан Петровский, командир батареи управления, был человеком, у которого все под контролем. Помню, однажды мы с ним дежурили по части. Состоялся такой разговор:

— Если позвонит моя жена, скажи, я ушел проверять караулы.

— Позвольте напомнить вам, товарищ капитан, что у нас нет караула.

— А она об этом знает?…

Даже если Петровский всю ночь проверял несуществующие караулы, происшествий в бригаде не случалось. Никто не хотел портить отношения с командиром БУ. Он, образно говоря, держал руку на трубке телефона. Начальник связи, конечно, был еще круче, но зато в подчинении Петровского состояли телефонисты. И если капитан скажет: этого урода по "межгороду" не соединять — всё, будешь до самого дембеля с мамой-папой по канализационной трубе перестукиваться…

— Почему нет? — решил я наконец. — Особенно если найдется работа на одного, чтобы я сам за себя отвечал.

Шнейдер ушел, а я забрался с ногами на кровать и принялся играть на гитаре. Разучил от нечего делать аккордов то ли пять, то ли шесть. Пальцы меня плохо слушались, гитара оказалась тонким инструментом по сравнению с пишущей машинкой.

Через год-другой на гражданке я в одной пьяной компании схвачу гитару и обнаружу, что помню

лишь три аккорда. Ну, "цыганочку" сбацаю кое-как. А еще через пару лет окажется, что я помню только один аккорд.

И вот после попытки сыграть на одном аккорде я крепко зауважаю панков…

На следующий день я стоял перед капитаном Петровским.

— Он устал, вы же видите, — сказал Шнейдер. — Ему домой бы.

— Да, вижу, совсем закис парень, — согласился Петровский. — Ну что, товарищ сержант… Работа есть. Но она совершенно непрестижная. А ты водил целый дивизион, я помню.

— Дайте мне работу, и я сделаю ее престижной.

— М-да? А канаву в парке рыть будешь? Тебя не засмеют?

Мы со Шнейдером дружно прыснули.

— Попробовали бы они, — сказал Шнейдер.

— Это же круто, товарищ капитан, — объяснил я. — Дед, который может позволить себе рыть канаву… Это чистый панк.

— Не понимаю, но уважаю, — сказал Петровский. — Тогда приступай.

Канава была под кабель, узкая и не очень глубокая. Я взялся за нее с энтузиазмом, но расчетливо, так, чтобы управиться за неделю, не слишком надрываясь.

Как и следовало ожидать, студенты-черпаки, занимавшиеся малярными работами в казарме, мне обзавидовались. Они ходили с больными головами и в краске по уши, а я на свежем воздухе играл мышцами.

Увы, идиллия продолжалась недолго. Уже на второй день моих физических упражнений появился капитан Петровский и сказал:

— Бросай лопату.

— Это как понимать?

— Два безруких придурка не могут покрасить коридор в штабе. Работы на три дня, по такой жаре краска сохнет моментально, а они тормозят. Иди, возглавь их, организуй, и как покрасите, сразу уедете. У них тоже аккорд.

Я грустно оглядел свою канаву.

— Вообще-то мне и тут хорошо.

— Ты матерый сержантище, вздрючь этих чмошников, что тебе, сложно?! — почти взмолился Петровский. — Они такой срач в штабе развели, пройти невозможно. Если это продлится неделю, я помру. А они ведь могут и дольше проваландаться, студенты-интеллигенты, мля…

Ругаться с Петровским я не хотел, да и чисто по-человечески у нас отношения не те были. Не заслужил он, чтобы его посылали.

— Кто работу принимать будет?

— Сиротин.

— У-у… — я снова взял лопату.

— Понял, — кивнул Петровский и, не говоря больше ни слова, ушел.

Только я собрался обедать, в парк семенящей походкой вбежал майор Сиротин, сам маленький, фуражка большая, мухомор эдакий. И сразу направился ко мне.

— Как служба войск? — поинтересовался он.

— Мои люди ремонтируют казарму, сам занят прокладкой коммуникаций связи, — хмуро доложил я.

— Отставить прокладку, товарищ сержант. После обеда приходите в штаб. Там надо организовать покраску. Сразу по окончании — увольнение в запас.

Я состроил такую кислую мину, что даже Сиротина проняло.

— Двое безруких не могут починить пульверизатор, — объяснил он. — Размыли потолок и застряли. В штабе все развалено, невозможно нести службу. Заставьте их работать, и как только покрасите, я вас уволю. Давайте, сержант, давайте быстренько!