Осада Азова

Мирошниченко Григорий Ильич

Царь медленно и грузно сел в кресло. Его отягощала тяжелая болезнь – водянка. Она все чаще делала царя злым и раздражительным.

– Предчувствую, – говорил он, – гроза над государ­ством надвигается с черными тучами… Устоять бы нам, утихомирить бы врагов, порядки навести. Пиши!

Лихачев приготовился писать.

– Сегодня же с нашим письмом послать к Мирону Вельяминову на Воронеж гонца. Гнать ему коней денно и нощно, нигде не задерживаться, менять коней по надобности, по выносливости. Где надобно прикупать коней, если кони падут в дороге, прикупать не думая, дать деньги на то царские… Мирону немедля послать тайно верных людей на Дон и в Азов-город для проведывания, не собираются

ли крымцы и турки в поход на наши украинные города.

– Записано, великий государь, – сказал Лихачев.

– А проведают всякие вести на Дону и в Азове – ехать им к Воронежу наспех опять же денно и нощно, не мешкая нигде ни часу.

– Записано.

– А кого он пошлет для проведывания вестей, писать нам в отписке в Посольский приказ. И отдать ту отписку тебе, Федору Лихачеву, да Максиму Матюшкину, да Григорию Львову. А послал бы Мирон для вестей на Дон поместного атамана Ивана Орефьева и Степана Паренова. Пройдохи ловкие, пролезут где хочешь… Пиши Мирону, что нам неведомо толком, что делается в Азове и на Дону.

– Записано.

– Пиши о том же в Тулу, воеводе князю Ивану Борисовичу Черкасскому, чтобы он так же тайно и спешно послал вестовщиков на Дон и в Азов, чтоб нам знать верно и подлинно, что делается на Дону.

– Да надо ли? – спросил Лихачев.

– Надо! По крайней мере не будем мы слепцами.

– Записано.

– То же пиши в Оскол воеводе Ивану Андреевичу Ржевскому. Пускай дознается вестей на Дону и немедля доставит нам все, что творится в Крыму, в Азове и на Дону. Кого пошлет, пусть поименно сообщит.

– Но для того нужны вестовщикам царские грамоты, – сказал Лихачев. – Езда без грамот ныне опасна.

– Опять свой голос подаешь?

– Да как же иначе, великий государь, я – думный дьяк.

– Как перечить царю, так ты – думный дьяк! А как дела вести да вести знать, так ты уж и не дьяк!

– Я… в дело сказать хотел… Ведь тех вестовщиков на дорогах будут хватать, лазутчиками считать, бить без всякой милости.

– Не будут бить! Пиши то же и воеводе на Валуйках Федору Ивановичу Голенищеву-Кутузову и воеводе в Астрахань… Не ведут ли там, на Волге, разбоя люди вольные?

– Поморим коней множество, – снова стал сокру­шаться боярин Лихачев. Но не о конях тужил и сожалел боярин, а о себе: эко сколь дел сразу привалило. Спеши-поспевай! Не успел – отвечай! А дела-то всё срочные. Не спать теперь Лихачеву ни днем, ни ночью, не спать ему и тогда, когда боярская Москва после сытного обеда похрапывает.

– Коней, говоришь, поморим, – с издевкой сказал царь, – а я так думаю, что царей скорее поморят, государство разорят. Тут глаз держи недреманно. Еще пиши наши самые строгие царские грамоты донским казакам – почто они не дают о себе вестей? Жалованье схватили и молчат. Порох, свинец дали им, а они молчат. Так дело не пойдет. Послал крымский хан Бегадыр Гирей брата своего нурадына Сафат Гирея войной в украинные города, села. Тот воевал их, деревни и хлеб пожег, людей многих побил, многое зло учинил, а они, донские казаки, не промышляли над ним, поиску никакого не учинили, ссылаясь на то, что-де нашего царского повеления на то не было, а было-де другое повеление: на крымцев не ходить, с татарами не задираться…

– Да так и было, – сказал Лихачев. – Когда казакам запрет такой вышел, они ратных людей пораспустили, а Сафат Гирей и пожаловал непрошенно в Московское государство войною.

– Пиши, что сказывают. Мы велели им быть готовыми, кормить лошадей, а они-то где были? Мы говорили и писали им, чтоб вести нам доставляли почасту. А они? Молчат и в ус себе не дуют, будто им царево дело ни к чему и в великую тягость. Один Мирон Вельяминов старается, да и тот в последнее время отяжелел и

обленился. Пиши в царской грамоте Донскому войску, чтоб прислали нам все вести вскоре, и прикажи от царского имени, в случае прихода крымских татар на государевы украинн, идти на них войною, большими походами, а мы обещаем им дать еще выше прежнего наше царское жалованье. Нам должно быть в полной мере ведомо, что у них под Азовом делается. Ходили ли на море, пришли ли с моря все здорово, ходили ли они в Крым, какую войну затевает на весну Бегадыр Гирей? Нам на Москве не можно быть без этих подлинных вестей. Уговорили ли они ногайских мурз перейти под нашу руку? Спроси, где ныне крымский царь, в Крыму ль, и впрежние ли ныне в Крыму Бегадыр Гирей царь, и калга, и нурадын, или у них перемена учинилась; то у них часто случается. Ежели перемена вышла, то сколь давно, и за что, и кто ныне в Крыму на их место царем, калгою, нурадыном прислан султаном?

Уставший царь молча поднялся и, бледный, пошел в свои хоромы отдохнуть.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Думный дьяк Федор Федорович Лихачев превзошел все ожидания царя. С вечера он отправил гонцов на Воронеж к Мирону Вельяминову, ночью – на Валуйки к Федору Ивановичу Голенищеву-Кутузову, к утру – на Дон к войску Донскому, а к полудню разослал гонцов в Оскол, Тулу и Астрахань.

Коней подобрали из царских конюшен самых лучших, людей посадили на тех коней самых толковых и надежных, и поскакали гонцы так быстро, что и сам Лихачев был отменно доволен: выпала ему доля отличиться и заслужить внимание царя.

«Все сладится!» – думал он.

Много, мало ли прошло дней, как гонцы, оставив стены Кремля, помчались исполнять дело российское, но в самое короткое время в Посольский приказ поступила первая отписка воронежского воеводы Мирона Андреевича Вельяминова. Он доносил царю Михаилу Федоровичу, что на Дон по повелению царскому отпущены Григорий Шатров и Антип Устинов. А еще-де посланы на Дон поместный атаман Иван Орефьев и Степан Паренов, как царь того пожелал, чтоб разузнать им, что на Дону и в Азове-городе делается.

«Степан раньше ходил на Дон для проведывания вестей с князем Савелием Козловским, а памяти царской ему, Степану, тогда не дали. Поехал он Доном, верхними казачьими городками, а донские атаманы и казаки спрашивали у него: куда послан, для какого дела? Дана ли ему отписка или наказная память? А Степану и сказать было нечего. За то его назвали лазутчиком, хотели отрубить голову… А ныне, сказывал мне Степан, без отписки, без наказной памяти на Дон проехать нельзя. И дал я ему от себя наказную память. Приедут и какие вести привезут, государь, я отпишу и одного из них тотчас к тебе пошлю. Велел я им ехать суденком. Где суденком не можно будет плыть, коньми будут ехать степью, наспех. Легким суденком гнать наспех вниз по Дону-реке, ежели грести днем и ночью, можно поспеть до Азова в дён десять, а назад грести до Воронежа тем же суденком недели четыре…»

Читал думный дьяк Лихачев отписку Вельяминова и кручинился, что не так-то скоро великий царь получит желанные вести. Дорога на Дон не близкая.

Прошел целый месяц с того дня, как отбыли на Дон гонцы Вельяминова, а вестей от них не поступало. Воевода не мог ничего ответить и подумывал уже о том, что скоро ему, пожалуй, придется отдать палачу свою голову. Уж и тульский воевода князь Иван Черкасский отписался царю, пропустив в Москву с вестями боярского сына Якима Мозалевского, и валуйский князь Иван Федорович Голенищев-Кутузов, и воеводы с Оскола и с Астрахани отписались, а он, Мирон Вельяминов, не только вестей царю послать не может, но и сам не может получить от своих гонцов даже самой малой весточки.