Осада Бостона, или Лайонел Линкольн
Шрифт:
— Больше у нас ничего нет! — сказала Эбигейл скорбным голосом. — Божья кара постигла не только меня!
— Ни дров, ни еды! — с ужасом проговорил Полуорт, а затем, терев глаза, крикнул грубым голосом, чтобы скрыть свое волнение:
— Ширфлинт, негодяй, подойди поближе — отвяжи мою ногу!
Слуга с изумлением посмотрел на него, но, заметив нетерпеливый жест хозяина, тотчас повиновался.
— Расколи ее на мелкие куски. Дерево сухое — разом вспыхнет. Даже лучшая из них — я имею в виду ноги из плоти, — собственно говоря, не так уж полезна. Повару необходимы руки, глаза, нос, небо, а ноги
Говоря так, философ-капитан с невозмутимым видом уселся у очага и с помощью Ширфлинта мог уже вскоре приступить к кулинарному священнодействию.
— Есть люди, — без умолку болтал Полуорт, не забывая, однако, о стряпне, — которые едят два раза в день; есть и такие, которые едят только один раз в день.
Но я никогда не встречал людей с отличным здоровьем, которые не поддерживали бы свои телесные силы аккуратным приемом питательной пищи четыре раза в день.
Эти осады — проклятье человечества, и надо придумать, как на войне обходиться без них. Если солдат голодает, он становится вялым и меланхоличным; накормите его, и тогда сам черт ему не брат! Не так ли, мой милый? Ты любишь окорок сочный или хорошо поджаренный?
Вкусный запах жаркого заставил страдальца приподняться, и он жадными глазами следил за каждым движением своего неожиданного благодетеля. Пересохшие губы Джэба нетерпеливо шевелились, и каждый взгляд его потускневших глаз говорил о том, как сильна власть голода над его слабым рассудком. На вопрос капитана он ответил просто и трогательно:
— Джэб неразборчив в еде!
— Так же, как и я, — подхватил педантичный гурман, переворачивая на огне кусок мяса, который Джэб уже пожирал в своем воображении, — но, несмотря на спешку, надо делать все по порядку, чтобы получилось хорошо.
Еще разок перевернем, и это мясо будет достойно хоть принца. Ширфлинт, принеси вот тот черепок — когда аппетит так велик, можно обойтись и без изящной посуды…
Осторожней, болван! Эдак ты погубишь всю подливку!
Ах, какой чудесный запах!.. Иди сюда, помоги мне добраться до постели больного!
— Пусть господь, который читает каждую добрую мысль в душах своих созданий, благословит и наградит вас за эту заботу о моем бедном сыночке! — воскликнула Эбигейл в порыве благодарности. — Но не повредит ли ему такая плотная еда, его ведь сильно лихорадит.
— А чем же другим его лечить? Он и заболел-то от недостатка пищи. Пустой желудок все равно что пустой карман — добыча дьявола. Пусть лекаришки болтают о пользе диеты. Голод сам по себе — болезнь, и вряд ли найдется разумный человек, который согласится слушать их дурацкие теории о целительных свойствах пустого желудка. Пища поддерживает жизнь — она подобна костылю для искалеченного человека. Ширфлинт, поищи в золе железные части от моей ноги… Да поджарь еще кусочек мяса для этой бедной женщины. Ешь, мой милый мальчик. ешь, — продолжал он и потирал руки от истинного удовольствия, глядя, с какой жадностью изголодавшийся Джэб набросился на предложенное ему угощение. — Вторая радость в жизни — это смотреть, как голодный человек наслаждается едой. Ну, а первая радость — есть самому — еще глубже сидит в человеке. У этого окорока славный аромат настоящей виргинской ветчины! Найди-ка еще какой-нибудь черепок, Ширфлинт! Приближается
Полуорт умолк, только когда Ширфлинт подал ему жаркое, и, если бы посторонний наблюдатель мог заглянуть в старый пакгауз, куда капитан недавно вошел с такими жестокими намерениями, он увидел бы удивительное зрелище: офицер английской армии дружески разделял трапезу с нищими обитателями грязной лачуги!
Глава 28
Прошу вас, Турио, оставьте нас на время,
Нам нужно кой о чем поговорить.
В то время как на Портовой площади бушевала разнузданная толпа, в стенах величественного здания, расположенного на примыкающей к этой площади улице, можно было наблюдать совсем иную картину. Окна губернаторского дворца, как обычно в этот вечерний час, сияли огнями, словно поддразнивая погруженную в темноту соседнюю мрачную церковь, а вокруг великолепной резиденции представителя королевской власти расхаживали часовые.
В этот дворец необходимо сейчас перенестись и нам, чтобы не утерять нить нашего бесхитростного повествования.
Лакеи в богатых ливреях военного покроя торопливо скользили из комнаты в комнату: одни вносили графины с тончайшими винами в зал, где Хау давал банкет своим офицерам, другие выносили остатки с пиршественного стола, хотя и пышно сервированного, но из-за осады больше услаждавшего глаз, чем аппетит гостей. Нижние чины праздно слонялись по прихожим, и многие с тоской поглядывали в ту сторону, откуда тянуло вкусными запахами и откуда челядь уносила недоеденные кушанья, чтобы припрятать их где-нибудь для себя. Несмотря на спешку, слуги двигались, как по команде, — молча и согласованно, что служило наглядным примером несомненных преимуществ воинской дисциплины.
В зале, который, как магнит, притягивал взоры слуг, готовых исполнить малейшее желание гостей, было светло и уютно. В камине пылал яркий огонь; пол был покрыт огромными пушистыми коврами; окна почти целиком скрывались за узорчатыми шелковыми гардинами, падавшими широкими складками. Убранство комнаты носило отпечаток изысканного комфорта и вместе с тем какого-то небрежного изящества. Даже самая мелкая принадлежность обстановки была вывезена из далекой страны, за которой тогда утвердилось исключительное право на поставку изделий искусных мастеров для тех, кто в тяжелые минуты испытаний забывал об удобствах, но во время досуга любил потешить себя роскошью.
Посреди этой приветливой комнаты стоял стол, гостеприимно уставленный яствами. Он был окружен военными чинами самого высокого ранга; среди парадных мундиров мелькали и штатские костюмы местных жителей, по смущенным лицам которых было видно, что их вера в несокрушимое могущество английской короны уже начала колебаться. Наместник короля занимал обычное хозяйское место и с искренним солдатским радушием, сиявшим на его смуглом лице, предлагал вниманию гостей ту или иную бутылку из обширной коллекции лучших европейских вин, украшавших его стол.