Осада Чигирина
Шрифт:
– Ой, Ефимушка, не бачив ты, как шайтаны эти, по лестницам лезли. И горячей смолой их поливали, и саблями рубили. Нет конца басурманам. На место одного убитого, десяток новых. На сотню порубленных, тысяча. И наших убитых и раненных, не сосчитать. И похоронить не можем. Слыхал, что хотят сделать на один день перемирие, чтобы трупы убрать. Турок видимо, невидимо, у стен лежит. Стон и крик стоит такой, что пробирает до мурашек. Я турецкий язык не знаю, но и так понятно. Сколько люду полегло, сынок. Хай Бог милуе и рятуе.
Он быстро перекрестился и тяжело вздохнул.
– Оставайся, пойду обратно. Вечером свидимся. Лучше всего постарайся уснуть. Хотя бы на часок, другой.
Игнат пожал руку Ефиму и укрыл лежащей сбоку стрелецкой курткой. У Ефима глаза слипались,
* * *
На следующий день Ефим уже стоял в строю, и вместе с пушкарями, обстреливал турок. Турки ринулись на новый штурм, и всю артиллерию за ночь, перенесли на Чигиринскую гору. Это была для них более выгодная позиция, и ядра летели в главные ворота замка и в южную городскую башню. В пушечной дуэли сохранялось равновесие, и защитники крепости, не менее яростно, отвечали туркам. Турецкие бомбы разнесли конюшню, она загорелась, и едкий дым заполнил площадь, и ближайшие улицы. Чтобы легче дышать, стрельцы и казаки мочили тряпки, и закрывали лица. Полковнику Гордону доложили, что турки тащат к главным воротам стенобитный таран, и вот-вот начнут выбивать ворота.
– Стрельцы! – закричал Гордон, и поднял вверх шпагу. – Покажите басурманам, где раки зимуют. Не дайте ворваться в город, и поджечь бочки с порохом.
И тут же загромыхали главные ворота. Дубовые доски трещали, и едва не лопались от бесконечных ударов железного тарана. Десяток стрельцов ринулись к воротам, вытаскивая мушкеты, на ходу целясь в первых турок, которым удалось протиснуться в узкие проломы. Ефим высунулся из бойницы и направил мушкет на тех турок, кто держал и толкал вперёд таран. Один выстрел, второй, Ефима поддержали казаки, и несколько человек свалились замертво, прямо под колёса тарана. Другие завидя, что представляют лёгкую мишень, спрятались за толстые брусья, и залегли в глубокий ров. Ещё до осады его выкопали защитники крепости, чтобы на пути турок, имелось серьёзное препятствие. Таран медленно откатился назад и замер. И тут же громкие, радостные крики, со стен, загремели над испуганным врагом. Игнат замахал кулаком и крикнул: Наелись свинца, собаки. Кому мало, налетай, добавлю.
Игнат поднял закопчённое лицо в небо и в глазах у него появились слёзы. Он вспомнил, как людоловы выкрали его единственную дочь, Дарью, и вывезли в Порту. И сейчас, на запёкшихся губах казака, зияла зловещая ухмылка.
– Ничего, ироды, нехристи, это вам за мою любимую Дарьюшку. Отведайте, не подавитесь.
Он взял из пороховницы порох и засыпал в мушкет. Ефим услышал слова Игната, и обнял старого казака. У Игната в душе бушевало пламя, сильной болью теснило грудь, и не давало покоя. Видя смерти турок, он не находил утешения для сердца, и от этого ещё сильнее стискивал зубы, и стрелял в ненавистных янычар. Когда снова Игнат припал к бойнице, прицелился и выстрелил, Ефим протянул ему свой заряженный мушкет, и принялся забивать порохом мушкет Игната.
– Сколько уже? – закричал Ефим, перекрывая голосом стрельбу.
– Не считал, Ефим, и не буду. Ты глянь, лезут и лезут, работы нам до вечера.
– Готовь картечь! – закричал во весь голос полковник. Поворачивайте пушки к воротам, и готовься к рукопашной.
Стрельцы тянули корзины с камнями, и поднимали котлы с кипящей смолой. Камни летели вниз, и те из турок, кто успевал вскочить на стену, уже махали ятаганами, пытаясь прорваться на площадь. Прохор Зимин выхватил саблю, и первым ринулся в атаку. Грозно размахивая, он два раза рубанул турка по руке и плечу, но тот не сдавался. Из разрубленного плеча турка хлестала кровь, но с перекошенным от злобы лицом, тот мастерски оборонялся. Прохор не выдержал, чуть присел, и с разворота, полоснул саблей по
Полковник Гордон развернулся в сторону ворот, и ждал, когда первые янычары проникнут в город. Десять пушек, с повернутыми жерлами, целились прямо в ворота. Когда первая сотня татар приблизилась на пушечный выстрел, Гордон, что есть мочи закричал: Огонь!
И с Южных ворот ударил залп. Картечь безжалостно выкашивала турок, обливая свинцом, с головы до ног. Одни падали, их место занимали другие, и турки не собирались разворачиваться и бежать. Второй залп картечи оказался более прицельным, и сразу упало не меньше двадцати человек.
Турецкие пушки замолчали, чтобы не попасть в своих, и турки, оказавшись в центре площади, обнажили сабли, достали гаковницы, мушкеты и закипел бой. Таран снова загромыхал, и казаки ринулись врукопашную. Ефим не чувствуя усталости, и головной боли, сцепился с толстым и неповоротливым янычаром. Ему показалось, что он быстро прикончит его, и займётся другим, но не тут-то было. Турок, мастерски орудовал саблей, и теснил Ефима к стене. Его выпады были точными и, безусловно, отработанными. Впервые молодой казак растерялся, и, понимая, что если не сможет турка перехитрить, погибнет. И отступая, соображал, как быть. Турок заметил, что молодой казак, совсем недавно взял в руки оружие, и что-то бормотал по-турецки. Упираясь спиной в стену, Ефим не удержал в руках саблю, и она упала на землю. Он зажмурил глаза, когда увидел, как турок высоко поднял саблю и сейчас раскроит голову на две части.
– Мама, – прошептал он, и тут что-то грузное упало ему на грудь. Он открыл глаза и с удивлением обнаружил своего мёртвого врага. Со стены, что-то кричал Игнат, с дымящимся мушкетом в руках. Игнат краем глаза заметил, что Ефиму угрожает смертельная опасность, и вовремя выстрелил. Турок был мёртв, и Ефим отбросил тело в сторону. Мокрый от пота, шатаясь, он поднял саблю, и с красными от ярости глазами ринулся к воротам.
На стенах он заметил десятки турецких лестниц, и понял, что Игнат, Прохор, и другие запорожцы могут погибнуть. Отбрасывая лестницы, казаки, рубились, и стояли насмерть. Стрельцы хватали деревянные рожны, вставляли их в лестницы, и толкали подальше от стен. В ход шли мешки с песком, камни, и кипящая смола. Дрались все, кто чем мог, заставляя турок, ещё более яростнее вгрызаться в каждый метр земли. Хрипели умирающие, слышался свист сабель, пальба из мушкетов. Турки, чувствуя численное превосходство, хотели взять не только город, но и крепость. Подгоняемые своими сафар-беями, новые и новые янычары, теснили защитников города. Уже в центре площади дрался полковник Гордон, другие командиры, и никто не отступал назад. Ефим рванул к Гордону, и, встав у него сзади, прикрывал спину. Всем казалось, что бой никогда не закончится. Раненные казаки, отползали в сторону, и лёжа заряжали мушкеты. Кто мог, поднимался, и тут же вступал в схватку. Вокруг стоял кромешный ад, в котором смешались как живые, так и мёртвые. Ефиму янычарская стрела угодила в ногу, чуть выше колена, и он упал. Обхватив за основание стрелу, чтобы не оставить в ноге наконечник, он не торопясь вытащил её, и швырнул в сторону. Не обращая внимания на кровь и боль, поднялся и продолжал драться.
Возле южной башни валялись сотни трупов. Турки предприняли новый прорыв, и взобрались по ступеням к башне. Стрельцы выбегали к лестнице, и, стреляя в упор из пистолетов, сбрасывали турок вниз. Янычары, топча сапогами своих же, бежали по крутой лестнице, в надежде проникнуть в башню. Уже наверху, перед входом, на каменной дорожке, более десятка янычар, плотно взяв в кольцо казаков, теснили к дверям.
– Казак, ходить можешь? – спросил у Ефима полковник Гордон.
Он тяжело дышал и чуть покачивался от усталости. Турки отступили к воротам, и стрельцы, получили возможность перевести дыхание и отдохнуть.