Осада
Шрифт:
Гуляев тоже непрерывно стрелял. В несколько секунд он выпустил три обоймы. Вражеский пулемет замолчал.
– Урра-а!
– закричали в цепи.
– Молодец, мильтон! Умеешь воевать!
– одобрительно сказал хрипловатым голосом Сякин.
Но Гуляев не ответил. Он слушал. В тылу на поляне творилось что-то неладное. Вскочив и перебежав пространство до пологого спуска, он посмотрел вниз. Там внизу сшиблись всадники, и в полном безмолвии, лишь изредка вскрикивая, эскадронцы и неведомо откуда взявшиеся
– По коням!
– гаркнул сзади уверенный голос.
И сразу же покатились, поехали по пятнистому склону милиционеры и чекисты. Бандиты стали заворачивать коней в сторону коноводов. Но было поздно. Гуляев сам не помнил, как он влетел в седло.
– Вперед!
– ударил голос Сякина.
– Дави, ребята! Даешь!
– Да-е-шь!
– заревели со всех сторон. Резко ударило несколько выстрелов, и бандиты, как по команде, стали поворачивать коней.
– В угон!
– закричал Сякин.
Десятки всадников помчались радужным клубком, догоняя и обгоняя друг друга. Сякин, белый, потерявший кубанку и шашку, шагом ехал навстречу Бубничу. Тот на ходу осадил, вздыбил лошадь.
– Спасибо тебе, командир!
– А ты, дурочка, боялась, - сказал Сякин, блестя глазами.
– Я, комиссар, присягу один раз даю. Вот тебе моя революционная дисциплина! Видал, как мы их гоним! Видал?
Из-за деревьев возвращались всадники, ведя в поводу трофейных коней. Вся поляна была завалена трупами людей и лошадей.
– Назад надо!
– сказал Бубнич, пытаясь забинтовать плечо Сякина.
– Трубач!
– из последних сил крикнул тот, и откуда-то из-за деревьев труба серебряно завела сигнал сбора.
Был уже полдень, когда проводник вывел Гуляева к монастырю. Солнце поджаривало землю не с ноябрьской, а скорее, с августовской силой, снег падал и исчезал. Болота вскрылись, тяжелые испарения висели над забредшими в трясину лесами. Лишь тогда, когда облезлые купола монастырских колоколен высверкнули из-за деревьев, копыта застучали по тверди. Правда, и тут была грязь, но выцветшая трава и облетевший кустарник цепко держали землю. Палахинские болота были пройдены.
Простившись с проводником, Гуляев перевел лошадь на рысь и, проскакав мимо белых, потрескавшихся и поросших курчавым кустарником монастырских стен, выехал к первым домикам окраины. Здесь он был задержан патрулем. Пока караульцы в шинелях и двое рабочих, переговариваясь, рассматривали его документы, Гуляев смотрел на город, на слои каменных и деревянных домов с порыжелыми голыми садами, возвышавшихся один над другим. Над всеми этими пластами ослепительно горел золоченый купол Соборной церкви. Там на самом куполе
– Проезжайте, - сказал старший патруля. Гуляев погнал коня вскачь.
По искореженной мостовой он доскакал до исполкома. У входа стояло несколько оседланных лошадей. Часовой, не сказав ни слова, пропустил его внутрь. Пробежав по коридору, он остановился у двери председателя. За дверью сшибались голоса. Он вошел.
Три человека враз повернули к нему бледные лица.
В кресле сутулился Куценко. Он смотрел мрачно. У окна на стуле пыжился в своей неизменной кожаной куртке Иншаков, он даже привстал. Военком Бражной, крупный, круглобородый, смотрел хмуро, но спокойно.
– Что?
– вырвалось у Куценко.
– Разгром полный, - сказал Гуляев.
– Разгром противника полный! повторил он.
– Взят единственный пулемет банды. Тридцать пленных. Порублено и постреляно человек сто. Остальные рассеялись.
Иншаков вскочил и вдруг захохотал. Бражной зажмурился, и улыбка на секунду распахнула и высветила его хмурое лицо. Куценко выпрямился в своем кресле.
– Бубнич жив?
– спросил Куценко, и тут Гуляева закидали вопросами:
– Как вел себя Сякин?
– Какие у нас потери?
– Настроение у эскадронцев?
После подробных ответов Гуляеву велели остаться и приступили к совещанию.
Армия Клеща обкладывала город. Батько, Охрим, ординарцы стояли на холме, прислушиваясь и угадывая во мгле движение тех или иных частей войска. Князев и Клешков, найдя по суете около холма ставку атамана, подъехали и пристроились позади. Кто-то во тьме прискакал, чавкая сапогами, полез на холм.
– Батько тут?
– Ходи ближче.
– Батько, подай голос.
– Хто будешь?
– С третьей сотни. Там наши хлопцы позаду оврага червонных накрыли. Двух узяли.
– Пусть приведут, - распорядился Клещ.
Связной молча зашагал по грязи. Потом звук его шагов утонул.
Привели пленных. Охрим, нагнувшись с лошади, стал их допрашивать. Топот и движение вокруг не давали Клешкову слышать, что они отвечали. Охрим вдруг привстал на стременах и резко махнул рукой. Один из пленных упал, застонал. Конвоир сзади ударил второго. Тот тоже упал в грязь.
Князев приблизился к Клещу, подождал, пока к нему подъедет Охрим.
– Батько, - торопливо заговорил Охрим, - оба краснопузые брешут, что Кикотя раскостерили.
– Шо таке?
– повернулся к нему Клещ.
– Ей-бо! Я их сек и уговаривал не брехать, да один треплет, шо Кикотя разбили на болотах, шо привели пленных и шо по городу усю ночь йшлы обыски.
Клещ молча повернулся в седле и поскакал к оврагу. За ним, грузно топоча, помчались остальные. Клешков и Князев, шлепая по лужам, поехали следом.