Осада
Шрифт:
Стас не стал дожидаться, потоптавшись немного и видя, что дело у Валентина не клеится, он поспешил к подъезду. Лифт снова не работал, но разве это могло задержать? Не помня себя от радости, он взлетел на этаж.
И замер, достав ключи.
Снизу виднелась косая полоска света. Дверь не была закрыта. Стас похолодел. Самые черные мысли промелькнули в голове. Как же так, неужто вот так вот? И теперь снова обратно?
Он остановился, ключ замер в десяти сантиметрах от двери. Его слышали, его топот разнесся по всему дому. Значит, бежать бесполезно, его ждут внизу. Если уж устроили засаду, как в прошлый раз, три года назад, то из нее просто так не уйдешь. Они будут всюду. Достанут. Найдут.
Сердце
Он осторожно начал отворять дверь. Полоска света расширилась. Стало понятно, что это горит настольная лампа на кухне. Обычно там, за кроссвордами, сидит мама. У них был условный сигнал, выработанный сразу по его освобождении – если что не так – включать верхний свет и никогда настольную лампу. Мама не могла забыть.
Дверь предательски заскрипела. Он замер на мгновение, а потом распахнул ее. Быстро вошел в крохотную прихожую, держа дверь открытой. А почему она вообще оказалась открытой? Он огляделся по сторонам, нет, в самой прихожей никто скрываться не мог, тут два человека помещались с большим трудом, пережидая друг друга, чтоб дотянуться до вешалки.
Из комнаты донесся шорох. Скрип давно рассохшегося паркета – кажется, от окна.
Он не выдержал и негромко крикнул в темноту:
– Мама?
Ответа не было. Вернее, был, но странный. Шорох шагов и непонятный всхлип. Будто кто-то пытается говорить, сквозь подступавшие к горлу рыдания. Стас ворвался в комнату. Ошеломленный, замер на пороге.
У окна стояла Надежда. В том самом темно-синем платье, которое он так любил.
И это уже был не сон. Стас смотрел на нее, не отводя взгляда, она в точности так же смотрела на него. Оба молчали.
– Надя? – наконец, решился он. Она не ответила. Только шагнула вперед. И осторожно, медленно, как-то неуверенно развела руки, как тогда, в прежние годы, готовая обнять, готовая принять его к себе.
И Стас, не понимающий ничего и разом понявший все, шагнул к ней в объятия. Не задумываясь больше, отбросив пустые прежние сомнения, страхи, беспокойства. Отбросив все и позабыв обо всем. Ведь теперь ничего не имело значения. Надежда, Надя, Наденька, была здесь, она пришла, странно, но все время, все последние годы, все последние ночи в КПЗ, он думал об этом, он видел это во снах, он мечтал. Глупо было надеяться, глупо мечтать, грезить – и столь же глупо было не поверить теперь в происходящее. Да, это уже не сон. Это именно та явь, о которой ему с такой настойчивостью талдычил Тихоновецкий. Только теперь Стас поверил ему. Поверил безоговорочно, без оглядки. И столь же безоговорочно, и так же без оглядки шагнул навстречу Надежде, распростершей свои бессмертные объятия. Прижался к ней, пахшей землей и прахом. Обнял с силой, так что ветхое темно-синее платье порвалось под его ладонями.
– Надя, – снова прошептал он. – Ты пришла за мной, Надюшенька. Ты пришла.
Он боялся посмотреть ей в лицо, боялся увидеть искаженные тлением черты. Объятия девушки сомкнулись. Он почувствовал прикосновение мертвых губ на шее. Слабый укус. Он даже засмеялся, когда ощутил его. Значит, теперь они снова вместе. И ничто не разлучит их. Только выстрел в голову. Впрочем, это для них обоих не
Тихоновецкий поднялся, тяжело дыша, на этаж, остановился перед распахнутой настежь дверью.
– Стас? – осторожно спросил он.
– Не входи, – донесся ответ. – Прошу, не входи. Все кончено.
– Что кончено?
– За мной пришли.
– Кто? – он ворвался в прихожую, взгляд немедленно остановился на лежащем в коридорчике, теле матери Стаса. Тихоновецкий вздрогнул, тоже разом все поняв. Заглянул в комнату.
– Она, – Стас обернулся, улыбаясь. По шее текла кровь, медленно застывая, впитываясь в распахнутый ворот грязной рубашки. На лице застыло странное выражение покоя. Казалось, он не мертвый еще, только укушенный, уже умер. Обрел, наконец, вечный покой, и с лицом навечно успокоившегося, смотрел сейчас на журналиста.
Тихоновецкий взвизгнул что-то непонятное самому, хлопнул ладонью по макушке, провел рукой по волосам. Дыхание вырывалось из груди с трудом, он хватал воздух ртом, с силой проталкивая его в легкие. Он заковырялся и вынул из-за ремня Макаров. Стас только покачал головой. И повернулся так, чтобы телом своим защитить Надежду. Единственное, что у него осталось.
Тихоновецкий отступил из комнаты. Шаг за шагом добравшись до двери, он оступился, задев за порожек, выскочил наружу и бегом помчался вниз. Бросился в машину, снова недовольно пискнувшей так и не включенной сигнализацией, и, дернув рычаг коробки скоростей, с места в карьер выбросил «Хонду» подальше от мертвого дома.
Стас услышал визг покрышек сорвавшейся с места «Хонды» и улыбнулся. Слабость наваливалась неотвратимо.
– Не бойся, – прошептал он. – Теперь мы останемся вместе.
И его Надежда булькнула что-то неясное в ответ, что-то, понятное лишь им двоим, и поддержала, когда он, умерев, начал падать на пол. И подняла, когда он снова ожил – став таким же мертвым, как и она.
31.
Косой проснулся от странного шороха. За прошествующие несколько суток, он успел отвыкнуть, от человеческих шагов, и разговоров вполголоса. Он выполз из склепа, осторожно приотворив скрипучую ржавую решетку и стал вглядываться в ночную темень. Небо было по-прежнему ясным и чистым, вбирая в себя зной разогревшейся за день земли. Яркий месяц, набравший рост до полукруга, медленно сходил за горизонт, освещая кладбище тепло и мягко, как солнце сквозь пелену облаков. Ветви деревьев еле колыхались, легкий, едва заметный ветерок, гулял по аллеям, далеко разнося шумы и шорохи, заставившего Косого проснуться и насторожиться. Невдалеке он снова услышал негромкую команду. И топот ног. Быстрый стремительный, принадлежащий обычным людям. А отнюдь не тем, с кем в последнее время довелось ему сосуществовать бок о бок.
Что они забыли на кладбище, закрытом еще три дня назад? Пришли намеренно, нет не может быть, чтоб устраивали на него облаву, он слишком осторожно себя вел, с той поры, как закрыли кладбище, вообще не покидал его пределов.
Косой встряхнулся, снова вгляделся в мелькнувшие на дальней аллее тени. Не разглядеть, бельмо мешает. Только команда, довольно резко прозвучавшая: «рассеяться!», заставила его вздрогнуть. Значит, милиция. Но все же, чтобы именно за ним устроена облава? – бред какой-то. А, если не за ним, то для чего же?