Осень матриарха
Шрифт:
– Нам очень неловко, - улыбнулся Рене.
– Мы не хотели, правда. Ваша телесная жидкость... она слишком густая, слишком выразительная. В ней растворены тысячи историй.
Та-Циан произнесла коротко:
– Если надо - возьмите. Я учу, я воспитываю, я и питаю. Что от меня требуется?
"Хитрюги. Однако ловец попал на ловца - и это достойно".
– Подверните манжеты блузы - обе, - деловито сказал Рене. Всё-таки он казался не то чтобы смущённым, но слегка обескураженным.
– Вот, - кивнул Дезире, приподнимаясь.
– Теперь хорошо бы вы сами надрезали
– Дезька!
– Он прав, Рене. Ментал вы ведь ловите.
– Прав, но как всегда валяет дурака. Не трогайтесь с места.
Женщина прикрыла глаза и через мгновение почувствовала на руках небольшую тяжесть, на голой коже - два крошечных жарких язычка, один гладкий, словно шёлк, другой, напротив, шероховатый: тёрка для мускатного ореха. "Чисто щенок и котик, - подумала, усмехаясь в душе. - Развели меня на кровь и довольны. Хотя действуют с душевным сокрушением и явно не без опаски".
Приподняла веки. Мальчишки, уже в половину взрослой человеческой особи, стояли на коленях, придерживая её кисти своими так деликатно, что Та-Циан и не заметила, как всё случилось.
"Ой, как бы меня не опустошили вконец. Думаю, для их привыкания как раз достаточно".
– Ребята, а ведь хватит, - сказала громко.
– Отлипните, ладно? Как бы сердечная надсада у кого-нибудь из нас не случилась.
Они отпрянули с нездешними и чуть потемневшими лицами, словно проснулись от некоей затяжной мечты.
– Я вам сделала плохо?
– Нет, - возразил Рене, - это мы сделали себе нехорошо. Мы мужчины и должны были устоять.
– Но вроде бы нас не просили воздержаться?
– поправил его Дезире с обычной плутоватой улыбкой. Сил на юмор у него, видимо, хватало всегда.
– Ты что - не видишь, стенки вен уже спали и пятнышки воспалились. Потом доберём, если госпожа позволит.
– Пока я позволяю вам сварить мне кофе - восполнить кровопотерю, - сказала Та-Циан.
– С молоком, чтобы и в вас пролезло... мои кровники.
По всей видимости, им обоим срочно понадобилась духовная кормёжка: так в человеке, страдающем от голода и жажды, аппетит просыпается только после хорошего глотка воды.
Поэтому за столом в большой комнате рассказ новой Шехерезады продолжился.
– Если вы поинтересуетесь, что писали и пишут в Динане о тогдашних событиях - будто меня сняли прямо из-под осаждённого города и привезли в ставку поговорить, - не верьте. Резиденция главнокомандующего, если он хочет себя верно поставить, должна быть приближена к линии фронта. Даже если нет ни фронта, ни формальной осады.
Лэн-Дархан непохож на обыкновенные города. В старину их поднимали на вершину холма или ограждали стенами и башнями на равнине. А его зачаток был расположен в месте, где высоченные горные хребты раздвигаются и образуют широкую и плоскую котловину. По ней протекает река, в изобилии бьют подземные ключи, так что от жажды здесь точно не умрёшь. В старину и перевалы было легко перекрыть. Однако по замыслу тех, кто строил дома и обводил их забралом, сердце всех земель и не должно выглядеть неприступным:
– Кажется, я понял, - проговорил Дезире.
– Только сказать пока не умею... как собака. Или кот.
– Конечно, в моё время город расплеснулся по горным склонам, протёк по по всей долине реки Зейа, а фортификационные сооружения устарели вообще по всему миру - не только здесь.
Но когда меня сдёрнули с этих горизонтов и предложили прибыть в ставку для обсуждения тактики пополам со стратегией, я поняла это как признание моей нынешней власти.
Оказалось, кстати, куда как проще.
Во-первых, главнокомандующий вспомнил о моей матери, сыграл свадьбу и по этому поводу извлёк из лесной глуши и натурализовал её сынков. Благодаря сим действиям война и революция приобрели вид семейного подряда.
Зачем ему понадобилось хвастаться этим передо мной - не знаю. Несколько позже я с ними всеми встретилась в узком кругу: старший брат, Эно, который взял от отца одно лишь имя, обучался на юриста, младший, Элин, то бишь "Эллин", древний грек, женился. Супруга обеспечила его хорошим приплодом: этакие куски парного мяса с глазами...
Во-вторых, ещё до того, как наша купеческая авантюра превратилась в засаду, а засада сделалась осадой по всем правилам воинского искусства, старая власть решила хоть как-то договориться с новой. О разделе влияния, об эмиграции на другие острова вроде матушки Британии, о том, чтобы учредить в горах твёрдый порядок, чего без совместных усилий достичь было никак невозможно. Новая упиралась, выставляла кандидатуры, неприемлемые на все сто пятьсот. Когда бывшие правители раскусили игру и поняли, что их не принимают всерьёз, некто их очень кстати надоумил, что хотя лэн-дарханский орешек расколют всенепременно, да только уж слишком позорной и дорогой для красных ценой. И теперь уже лэнцы в свою очередь могли посбивать лапками масло в крынке со сливками и пережать горло ухватившей лягушку цапле. Иными словами, поставить кое-какие условия грядущей власти. Что и было сделано.
В долгоиграющие парламентёры тире посланники они потребовали меня. Во-первых, человек, славный если не прямотой, то честностью. Во-вторых - близкая родня главковерху, которая (на которую) может (можно) повлиять. И которой, натурально, сам муж своей жены дорожит, а мать отчасти командует. (Кстати, и в том, и в этом люди заблуждались - жизнь в Лесном Эрке не способствует возникновению близкородственных чувств). Была по умолчанию и третья причина, но никто её не упомянул: а сама Оддисена либо хитрила в своих собственных целях, либо игнорировала все политические увёртки и вооружённые противостояния как нечто малозначащее. Среди Братьев ходила поговорка: "Война - продолжение иными средствами не политики, но физиологии". В том смысле, что сама драчливая мужская натура такого требует. И не одна мужская. В конце-то концов непрестанное сражение - нормальное состояние человечества: все обычные хвори умолкают.