Осень на краю света
Шрифт:
– Идем, идем, – пропыхтел старик, обернувшись в проеме.
Духовитая атмосфера избы словно отрезала запах яблок и осенней сырости. Прямо из сеней попали на кухню, маленькую и неопрятную: раковина с отбитой эмалью, пузатый бак АГВ в углу, оконце с занавесками на струне карниза, в углу – холодильник и телевизор на нем, напротив – стол, заваленный пакетами: сахар, соль, крупа, хлеб. За дальней открытой дверью виднелась жилая комната: ковер на стене, усыпанный, как заплатами, фотографиями в деревянных рамках. За неприметной дверью справа от входа – Юрий
– Заходи, садись, вот сюда давай, – суетился от радости Иваныч.
Хозяин плавно покачивался, сверкал веселым хмельным взглядом. На столе водка, кастрюлька с картошкой, лук и горка соли на блюдце.
– Бедновато живешь, герой-орденоносец, – оценил ассортимент Юрий Григорич.
– Да и ты, я вижу, больше девок кудрями не завлекаешь, – отозвался старик, хитро прищурившись.
Гость как раз снял плащ и забросил на вешалку кепку, и теперь плешь на его голове озорно поблескивала под низко висящей лампой без абажура.
– Ну давай тогда за встречу, – пригладил волосы Юрий Григорич.
– Об том и речь!
Старик цепко выхватил из-под тумбочки еще одну рюмку, разлил. Чокнулись со звоном, от души, синхронно опрокинули, крякнули. И так же одновременно ухватили луковицы. Пальцы у деда Иваныча были бугристые, изогнутые, с расплющенными желтыми пластинами ногтей – и Юрий Григорич застеснялся своих ухоженных, местами даже элегантных рук.
– После первой по второй кто не выпил – тот дурак, – заявил дед, снова ухватив бутылку.
– Ну у тебя-то уже и не третья, поди…
– Ты мои не считай, ты свои считай, – посоветовал Иваныч, наполняя стаканы.
И снова, прозвенев стеклом, синхронно выпили.
– Звал-то чего? – спросил Юрий Григорьевич, хрустнув луковицей.
– Картошку вон бери, – махнул Иваныч, заметно насупившись.
– Покурим?
– На улице. В доме не курю. Внук у меня, понимаешь, завелся…
– И давно?
– Второй год.
– Ну пойдем.
После тепла кухни улица показалась по-зимнему холодной. Ночь наваливалась на деревню шипящей темнотой: дождик сыпался с неба, искрились капли на освещенном окне. Закурили, помолчали. Дед, нацепив обрезанные у голени резиновые сапоги, спустился на землю, Юрий Григорич в тапках – с крыльца.
– Ну? – напомнил Юрий Григорич.
– Ты все еще в Метрострое? – не то спросил, не то уточнил Иваныч.
– На пенсии…
– Охо-хо… Помнишь, как яблоки у меня воровал? – сверкнул стальным зубом дед.
– Дядя Федя, по делу давай.
И снова будто подзатыльник старику влепили – и улыбка исчезла, и глаза потускнели…
– Посадить меня хотят, Юрка! – помявшись, выпалил дед и отчаянно затянулся.
– Не посадят! – твердо заявил Юрий Григорич.
– С чегой-то?
– Ну а сколько тебе стукнуло?
– С двадцатого я. Сам считай.
– Восемьдесят… Не посадят.
– С них станется. Да и не это важно. Внук у меня, так? Я что им, чикатила какая? Таскают туда-сюда – участковый, следователь. Я их взорву, к собакам – у меня мина противотанковая…
– Да
– Ничего. Я тут сторож, в церкви то есть нашей. Ну как… не то чтобы сторож. Я тут рядом живу, потому отец Андрей обратился, попросил приглядывать, если уж бессонница… Ну, и доплачивает он мне за это. Или там продуктов… Поэтому и ходил той ночью. Потому что проверять надо. Такая обязанность у меня, понимаешь?
– Давай-ка по порядку, дед. – Юрий Григорич достал новую сигарету, прикурил.
– В дом пошли, – попросил Иваныч.
– На свежем воздухе оно лучше будет. У тебя тут язык резвей ворочается.
– Я как увидел, что они мертвые…
– По порядку, дядя Федя, по порядку, – напомнил Юрий Григорич.
– Хорошо. – Иваныч подобрался, тоже засмолил новую беломорину. – Икона у нас в церкви. Бабка твоя Ульяна лет пять тому, перед самой смертью, отдала. Помнишь? Ну вот. Тут выяснилось, что имеет она большую ценность. Три дня назад комиссия приезжает, так? Два мордоворота из ихних, в рясах. И два не из ихних, тоже мордовороты – охрана, значит. В сторожке заночевали. Утром мертвые. Я их нашел. Я, получается, и убил.
– Те, которые приехали забирать?
– Ну!
– Почему ночью приехали?
– Они днем еще объявились. Пошли сначала в храм, потом икону взяли – в сторожку. Потом еще что-то… Отец Андрей им и говорит: оставайтесь, мол, до утра. Чего вам на ночь в Москву? Ну, остались.
– А ты сторожил?
– Я ночью два раза выходил. У них там «Мерседес». Большой, черный. Мало ли что? Наши выпивохи гвоздями неприличные слова нацарапают. Они, наши-то, икону отдавать не одобряли. Да и я тоже считаю, что…
– Ты не отвлекайся.
– Ну да. Те, специалисты, они спать легли. А охрана чаю попросила. Я им самовар принес. Ну и вот… Второй раз пошел обход делать. Смотрю, у этих в сторожке свет горит. Думаю, надо зайти, может, что еще надо? Вокруг церкви обошел… Вбегаю к этим – а они уже и мертвые. На полу лежат. Я к отцу Андрею. Он к Федорову. Это участковый наш. Ну, Вовка – ты его знаешь…
– И поэтому они решили, что ты убил?
– Они бестолковые там все, понимаешь? Что наш Вовка, что следователь из Калуги. Им лишь бы на кого это повесить. Весной еще на столбе у церкви видеокамеру поставили. Записывает, что там происходит, круглые сутки. И на записи никого, кроме меня, нету, понимаешь? Там все мертвые, в сторожке, икона пропала – а никто, кроме меня, не входил, не выходил.
– Померли отчего?
– Угорели, говорят…
– Печку, что ли, топили?
– Так холодно по ночам-то уже. Топили, должно.
– И дымоход неисправен?
– Нормальный дымоход. Я как вбежал, так и не заметил ничего такого.
– Угарный газ без запаха.
– Нормально дышалось там, Юрка.
– Времени сколько было?
– Часа четыре…
– И что ты делал там в четыре часа ночи?
– Ну это, обход делал.
– Ты каждую ночь обход делаешь?
– Говорю же, потому что «Мерседес» у них, черный…