Осень на краю
Шрифт:
В больнице на ногу Макара наложили гипс, а потом Марина увезла его на извозчике в Арсенальную слободку. Парень совсем приуныл – знал, что никакого вспомоществования от завода не дождется, ногу-то ведь не в цеху, не на производстве сломал, а на гулянке, в воскресный день. Хоть бы броню не отняли…
Броню у лучшего токаря завода, конечно, не отняли, однако Макар оказался прав в том смысле, что ни на какое пособие рассчитывать не приходилось. Нет, с голоду он не умирал – многочисленная родня, обитавшая в амурских прибрежных деревнях, больше всего в селе Вяземском, исправно снабжала продуктами. А врачевала его Марина.
Парень оказался как парень – веселый, красивый, лихой на
Знакомство с ним состоялось как раз в то время, когда Марина отчаянно пыталась нащупать хоть какие-то партийные связи в Х. Однако создавалось впечатление, что местный воздух обладал особым воздействием на политических ссыльных: умиротворяющим. Ну да, Чехов знал, о чем писал: «Любой ссыльный на Амуре дышит свободнее, чем генерал в России». Эта свобода и почти полная неподнадзорность (всего-то время от времени в участке отметиться) развращали бывших борцов с самодержавием. Оседая в Х., они мигом обзаводились семьями: девок за них отдавали охотно, в конце концов, у истоков чуть ли не каждой семьи в Х. стоял какой-нибудь сосланный сюда вор или душегубец. И вскоре так называемые политические даже и думать переставали о политике – озабочены были только прокормлением неудержимо разраставшихся семейств. И Марина обратила надежды на местный рабочий класс. Она вспоминала немногих сормовских рабочих, с которыми успела свести знакомство в Энске (Виктор тоже был из Сормова), и думала, что местные «арсенальцы» окажутся теми, кто ей нужен. Вскоре поняла, что, во всяком случае, в Макаре не ошиблась. Однажды она стала случайной свидетельницей его спора с приятелями и поняла: вот тот, кого она искала. Товарищ по оружию, товарищ по взглядам. Возможно – по будущей борьбе.
Приятели, Антон и Степан, земляки его, родом из села Вяземского, работавшие на том же «Арсенале», с Мариной уже были знакомы, а оттого в выражениях при ней не стеснялись и политические пристрастия высказывали весьма откровенно. В тот раз спорили о том, что понадобится делать, когда рабочим все же удастся забрать власть в свои руки. Марине понравилось, что сослагательное наклонение тут не использовалось: звучало не робкое если , а уверенное когда .
– Власть мало забрать, – говорил Макар, – ее защищать понадобится. Господа ее просто так не отдадут, а коли и отдадут по дурости, разом спохватятся, мол, что мы натворили. Тут и встанет вопрос: или мы их, или они нас. И никто ни с кем церемониться тогда не будет. Ты, Антошка, говоришь, что я за крайние меры? Шибко решительный? Да после революции такие люди, как я, будут на вес золота, потому что мы других поведем на защиту революционных завоеваний. Мой дядька Назар пишет с фронта: истосковался, мол, по земле, по дому, война осточертела, ненавижу войну, – а не соображает и сообразить не хочет, что вся война еще впереди. Он, вишь, о телятках своих, о курочках спрашивает и поименно каждую скотину называет, а того понять не желает, что они будут у него после нашей победы отняты и бедным розданы.
– Нет, глупости! – отмахнулся Степан. – Ты, Макар, рассуждаешь, как городской. Это городские небось думают, что бедные стали бедными по воле Всевышнего. А они ведь сами виноваты. В деревне-то как? Не попашешь – не пожрешь! Как это ты у дядьки своего отнимешь или у батяни моего? А кому отдашь? Голодранцу Фильке, который никогда пальцем о палец не ударил и вся пашня у которого травой поросла, а в огороде скоро тигры
Марина не успела ответить – вмешался третий рабочий, Антон:
– А я думаю, и у Плюснина не надо забирать все. Надо, конечно, его добро на пользу людям обратить, но пусть он им и управляет за хороший процент, чтоб ему самому интересно было. Он, может, и эксплуататор, однако ведь он сам да папаша его нажили банки, заводы, тоже своими руками. Точно так же, как крепкие наши крестьяне. В чем же разница? И разве можно все это у них отнять? А отними, поставь заводами да банками управлять кого ни попадя, того же Макара, который знай себе гайки-шайбы точит, а про банковское дело знать ничего не знает, – у него все добро живо пойдет по закоулочкам. Не потому, что прокутит-провинтит – просто от незнания, от неумения. И вообще, понять я не могу, что за разговоры постоянно ведутся: если революция, то у всех все отнято будет, ни у кого ничего не останется? Разве мы для того сражаемся, чтобы все бедными разом стали? Мы для того сражаемся, чтобы все богатыми стали!
– Ну, это меньшевизм какой-то, – пожала плечами Марина. – Богатыми, ишь ты! Роль денег я не отрицаю, конечно…
И осеклась, вспомнив, какую огромную роль деньги сыграли когда-то в ее собственной жизни, в очередной раз помянула Сашку Русанову – и злорадно подумала, что, когда революция победит, у той все отнимут, до последнего гроша. Марине Аверьяновой капиталы отцовские вряд ли вернутся – слишком будет много голодных желающих откусить хоть по крошечке от того национализированного пирога. Да и ладно, пусть лучше они никому не достанутся, чем Русановым!
– Роль денег я не отрицаю, конечно… – повторила Марина, однако ее перебил Степан:
– А кто спорит? В том-то и дело, что деньги для людей – все. Ты, Макар, сам говоришь, что богатые своего добра просто так не отдадут. Значит, и твой дядька Назар не отдаст. Ну и как же это будет? Ты придешь к нему отнимать, он тебя взашей, ты его кулаком, он тебя ухватом – вот и вся реквизиция.
– Ну так я к нему небось не с голыми руками пойду! – хохотнул Макар. – Я винтарь возьму или револьвер раздобуду.
– И что, будешь в родного дядьку пулять, в безоружного? – спросил Степан.
– Почему в безоружного? – удивился Макар. – Он свой винтарь с войны-то принесет, не бросит, знаю его. К тому ж у него «тулка» охотничья хорошая есть.
– Ага, значит, направите друг на дружку стволы и начнете пулять, – догадливо подсказал Антон. – Ты сможешь, а, Макарка? Сможешь в родного дядьку выстрелить, который сейчас тебя от немца своей кровью защищает, пока ты по намыленным столбам сдурику лазишь да водку жрешь? Начнешь гражданскую войну в своем семействе?
– Неправильно вы, Антон, вопрос ставите! – бросилась на защиту Макара Марина, заметив, что у того растерянно забегали глаза, но ей не дали договорить:
– А тут как ни ставь, хоть на ребро, хоть на попа, вопрос остается один: коли брат твой или другой родственник станет свое добро от жадных рук защищать, сможешь ли ты в него пулю пустить? Я сразу скажу, что нет.
– Я небось тоже, – после некоторого раздумья пробурчал Степан. – Вот еще – все бедным раздать! Чтоб Филя немытый мои косоворотки носил да пшено жрал, которое мой отец молотил, пока сам Филя пьяный под крыльцом валялся? Нет уж, на хрен мне такая революция.