Осень в Пекине
Шрифт:
Лицо Анжеля как будто слегка просветлело.
— Там было море... Когда мы сюда ехали. И дети на палубе. И птицы.
— А если будет только это солнце? — спросил аббат. —
Вам будет достаточно?
— Это тоже неплохо, — медленно проговорил Анжель. — Тут есть отшельник. И негритянка есть...
— И подружка Атанагора...
— Дайте подумать... — сказал Анжель. — Еще так много всего надо увидеть. — Он посмотрел на флакон. — Но Анну и Рошель я тоже вижу, — пробормотал он удрученно.
— Люди видят то, что хотят видеть, — сказал аббат. — И вот
— Наверно, можно делать что-нибудь... — сказал Анжель. — Например, помогать людям... — Он усмехнулся. — Только сразу арестуют. Понимаете, ведь убить Анну и Рошель тоже можно...
— Очевидно, — согласился Грыжан.
— И строить никому не нужную железную дорогу...
— Разумеется.
— И что же тогда?
— Тогда, выходит, вы ничего больше не видите? — Грыжан сел рядом на песок. — В таком случае пейте. Если вашего воображения ни на что больше не хватает.
Они оба замолчали. Анжель напряженно думал; лицо его осунулось.
— Я в затруднении, — сказал он наконец. — Я знаю, что нужно увидеть, что почувствовать, но я не знаю пока, что надо делать. И я не могу забыть то, что я уже сделал.
— Вы мне осточертели, — сказал аббат. — Не тяните резину. Пейте.
Анжель выпустил из рук пузырек. Грыжан и пальцем не шевельнул, чтобы его поднять; флакон быстро опустел. Анжель сидел, сжавшийся, напряженный. Потом вдруг мышцы его расслабились, руки бессильно повисли. Он поднял голову и потянул носом воздух.
— Не знаю, — повторил он. — Для начала все же надо увидеть. Кто ничего не хочет, далеко видит.
— А вы уверены, что видите? — спросил Грыжан.
— Я столько всего вижу. Мне столько всего еще нужно увидеть...
— Кто многое видел, знает, что делать, — заметил аббат.
— Знает, что делать... — повторил Анжель.
— Чего уж проще, — сказал аббат.
Анжель не ответил. Он раскручивал в голове какую-то мысль.
— Профессор Жуйживьом ушел в черную зону, — сказал он.
— Это приблизительно то же, как если бы вы выпили. Видите, и это можно сделать.
— А так лучше? — спросил Анжель.
— По-моему, это серьезный промах, — сказал аббат. — Впрочем, сойдет для примера. Иллюстрации промахов тоже нужны.
Грыжан собрался с мыслями.
— Не хотите ли прочесть молитву? — предложил он. —
Ехали татары...
— Кошку потеряли, кошка сдохла, хвост облез...
— Кто первым засмеется, тот ее и съест. Аминь, — заключил аббат.
— Это для Дюдю надо спеть, — сказал Анжель.
— Сын мой, вы, оказывается, насмешник и злопыхатель.
Они встали. Прямо перед ними на рельсах разлегся почти готовый поезд. Водители грузовиков лупили здоровенными молотами по железному корпусу топки, и черная сталь гулко гудела на солнце.
XI
Мне кажется странным, что такому серьезному мальчику, как Борис, могла в 1889 году прийти в голову дикая мысль переписывать всякий вздор.
Поезд состоял из двух вагонов. Директор Дюдю созвал на перрон весь персонал. На временной платформе, спешно сооруженной Мареном и Карло, толпились люди. Карло и Марен тоже были там, каждый во главе собственного семейства; а еще эта сволочь Арлан, три водителя грузовиков (из коих один уже кидал в топку уголь), сам Дюдю и Дюпон, чернокожий прислужник Атанагора. Дюпон получил особое приглашение и страшно волновался, потому что для него было зарезервировано отдельное купе, в котором ему предстояло остаться с Амадисом наедине. Раздался громкий свисток, и публика ринулась на штурм вагонных ступенек.
Анжель и Грыжан взирали на происходящее с вершины холма. Атанагор со своими помощниками не пожелал оторваться от раскопок, а отшельник должен был трудиться над негритянкой.
Директор Дюдю показался в окне отдельного купе и трижды махнул рукой, давая сигнал к отправлению. Вскрикнули тормоза, пыхнул пар, и, радостно поскрипывая, состав тронулся с места. В окнах замелькали носовые платки.
— Вам тоже следовало там быть, — сказал Грыжан.
— Я больше не числюсь в Обществе, — ответил Анжель. — Мне противно смотреть на этот поезд.
— Согласен: абсолютно бесполезная вещь.
Они наблюдали за тем, как локомотив протиснулся меж двух половинок разрушенного отеля. Солнце искрилось на лакированных вагонных крышах, а гепатроли пунцово вспыхивали на изуродованном фасаде.
— Почему колеса так гулко стучат по рельсам? — спросил Грыжан. — Точно там внизу пустота.
— Это обычный резонанс, создаваемый балластом, — объяснил Анжель.
Поезд скрылся из виду, только дым взлетал в воздух белыми ватными клочьями.
— Он вернется, — сказал Анжель.
— Так я и предполагал, — ответил аббат.
Они ждали молча, сосредоточенно прислушиваясь к затихающему вдалеке учащенному дыханию паровоза. Через некоторое время шум вновь стал нарастать.
В тот момент, когда поезд, пятясь, въезжал в отель, что-то глухо загудело. Состав дрогнул, рельсы просели. Мгновение — и паровоз исчез в провале. Гигантская трещина прошла по всей длине пути, раздвинулась, засасывая вагоны. Тяжело бухались глыбы, крошились камни, дорога медленно тонула, как тропа, заливаемая приливом. Песчаные насыпи сползали косыми складками, зыбились волнами, рожденными в глубине, спешащими добежать до вершины, пока маленькие желтые песчинки катятся вниз по склону.
Аббат в ужасе схватил Анжеля за руку. На их глазах гигантская, только что разверзшаяся впадина начала исчезать, засыпаемая неумолимым песком. Последний толчок встряхнул гостиницу; в воздух беззвучно взлетели облака дыма и пара; песчаный дождь обрушился на строение и вмиг поглотил его. Солнце скрылось за пыльной пеленой, и острые зеленые травы чуть всколыхнулись от движения воздуха.
— Так я и знал, — сказал Анжель. — Ведь я догадался об этом еще на днях... и совсем забыл.
— Они построили дорогу прямо над ямой, — сказал Грыжан.