Осень в Жухарях
Шрифт:
– Помню, - как виноватая, ответила Нонна Павловна.
– И похожа она здорово на тебя, - продолжал прямо смотреть ей в глаза Овчинников.
– На вашу, словом, самокуровскую породу похожа.
– Это не очень хорошо, - несколько смущенно проговорила Нонна Павловна.
– Дочка должна походить на отца. Тогда она будет счастливая. Есть такая примета...
– Ну, это мы поглядим потом, какая она будет по примете: счастливая или несчастливая. Это будет, однако, зависеть и от нее самой, - убежденно произнес Овчинников.
– А пока она походит на тебя. Вылитая. И по обоюдному согласию мы назвали ее в твою
Нонне Павловне было почему-то неудобно сказать Овчинникову, что ее теперь зовут не Настей, что она даже в паспорте изменила свое имя. Отчество ей в паспорте не удалось переменить, но все-таки она величает себя не Пантелеймоновной, а Павловной. Так, пожалуй, красивее. Да и когда она могла бы обо всем этом сказать ему, если б даже захотела, - он ведь за всю дорогу не спросил ее, как она живет, как чувствует себя, где работает.
После какой-то странной вспышки, после внезапной горячности, он умолк и молчал весь остаток пути.
– Ну вот, - сказал он, когда бричка остановилась у небольшого домика с высоким крыльцом, на котором - уже издали было видно - стояла женщина в малиновой кофточке.
Женщина эта проворно сбежала с крыльца и, заплакав, стала обнимать Нонну Павловну, еще не высвободившую ноги из брички.
– Настенька, родная, сестричка моя!
– плакала женщина.
И не то чтобы Нонна Павловна не узнала сестру - она просто растерялась, увидев, что Даша совсем не такая, как думалось. Даша, оказывается, старенькая, и волосы с сединой, и лицо будто обгорелое, и кофточка не столько малиновая, сколько бурая, вылинявшая от стирки. Неужели нельзя было переодеться по случаю такой встречи? Или не во что переодеться?
3
Нонна Павловна обняла сестру и тоже заплакала.
– Ну вот, - повторил Овчинников, поглядев на сестер, вынул чемодан из брички, поставил его на крыльцо и, ничего больше не сказав, уехал.
– Ему на работу надо, - как бы извинилась за мужа Даша, вытирая слезы коричневой рукой.
А Нонна Павловна вытянула из-за выреза на груди маленький, с кружевами, носовой платочек и, приложив его сперва к своим глазам, стала вытирать глаза сестры.
Потом они вошли в дом, пахнущий свежеоструганным деревом, недавно вымытыми полами и нагретой известью, золой и глиной от протопленной русской печи. И хотя дома этого раньше не было, на Нонну Павловну вдруг от всех его стен пахнуло таким родным, давно знакомым духом, что слезы снова выкатились из глаз и повисли на ее красивых крашеных ресницах.
– Даша, милая, - проговорила она потрясенно, - да это что же с тобой?
– Что со мной, что со мной?
– скороговоркой, будто испугавшись, спросила Даша.
– Да ты какая-то, я не понимаю, старенькая, что ли, сделалась. А ведь ты моложе меня...
– Моложе, моложе, - подтвердила Даша.
– На три года почти что моложе. Но вот видишь, ребятишки, заботы... А ты-то, Настенька, какая еще красавица! Любоваться только можно...
Нонна Павловна искоса взглянула на себя в большое зеркало, вделанное в дверцу платяного шкафа, и, поправив волосы мизинцем, спросила:
– Живете-то вы как?
– Живем ничего.
– Даша стала накрывать стол скатертью.
– Можно даже сказать, хорошо сейчас живем. Лучше живем, чем раньше. Ну не так, чтобы уж очень, но ничего...
– С мужем-то у тебя все
Нонна Павловна спросила это, как обыкновенно спрашивают не только сестры, но и просто подруги. В вопросе этом не было ничего удивительного. Но Даша вдруг насторожилась и, держа тарелку на весу, спросила:
– Это в каком же смысле?
– Ну, не обижает он тебя?
– А зачем же ему меня обижать? Я тоже работаю...
– Все работают, - сказала Нонна Павловна.
– Но мужчины теперь чересчур гордые. Повсюду только и слышно...
А что слышно, так и не сказала. Открыла чемодан, вынула зубной порошок в пластмассовой коробке, полотенце, мыло.
– Мне умыться надо.
– И правда, и правда!
– заторопилась Даша.
– А я-то, дура деревенская, хотела тебя сперва покормить.
– Я кушать не хочу, - сказала Нонна Павловна.
– Я так рано не кушаю...
– Какое же рано?
– Даша посмотрела на ходики.
– Седьмой час.
– Для нас это рано.
– Нонна Павловна перекинула полотенце через плечо.
Даша вывела ее во дворик, где на столбике, под чахлой рябиной, был прибит над тазом умывальник. Но Нонне Павловне было неудобно умываться под ним, и Даша приготовилась сливать ей из кувшина. И, стоя с кувшином, говорила:
– У тебя, Настенька, и кожа-то на личике, я смотрю, чисто девичья белая-белая. Будто тебя молоком мыли. Не стареешь ты нисколько. Только в теле раздалась немножко. И вправду ты моложе меня...
Даша произносила эти слова без тени зависти. И зачем завидовать? Раньше, в юности, Настя имела преимущество перед сестрой оттого, что была старше: за Настей уже ухаживали парни, Филимон ухаживал, когда Даша еще считалась девочкой. А теперь опять же Настя в превосходстве оттого, что выглядит моложе младшей сестры. Значит, Настя, надо думать, счастливее Даши. Значит, такая неодинаковая у них судьба.
Интересно, однако, узнать, как это смогла уберечь себя Настя от губительного действия времени? Ведь время-то было нелегкое, для всех нелегкое. Сколько всего пережито было за эти годы, пока не виделись сестры! Взять хотя бы одну войну. Сколько жизней, сколько здоровья унесла война! Сколько всего хорошего сгублено, порушено! А были ведь и другие переживания, и другие заботы, сосавшие сердце, сушившие тело. Как же это Настя-то не уходилась от всего этого? Вот она стянула через голову легкое, воздушное платье в крупных цветах. Теперь хорошо видно и алебастрово-белую ее шею, без единой морщинки, и плечи, гладкие, как у статуи, и нежную, полную грудь в затейливом лифе. Или, может быть, она хорошо отдохнула от всего пережитого и снова набралась и сил и свежести в каком-нибудь санатории?
Все это хотелось Даше выспросить, выведать у сестры. И, сливая воду из кувшина, она начала было расспросы, когда в воротах появилась маленькая девочка и, как взрослая, придирчиво заговорила:
– Вы что же, тетка Даша? Где же вы? Ведь народ собрался...
– Ой, и вправду, что же это я!
– Даша поставила кувшин на табуретку. Ой, и вправду, мне ведь надо бежать. Я сейчас, я сейчас, Лизавета, заверила она девочку. И поглядела на окна своего дома.
– А ребята мои еще спят...
– Ты не беспокойся, Даша, я сама их накормлю.
– Нонна Павловна стала вытираться мохнатым полотенцем.
– Ты иди куда тебе надо...