Осень
Шрифт:
— Я боюсь вспоминать о минувшем. Не могу поверить, что уже больше месяца прошло с тех пор, как не стало моей доченьки. Она все время стоит у меня перед глазами. — Госпожа Шэнь поднесла к глазам платок.
Цзюе-синь молча сидел у стола. Душа его была полна скорби. Горе, казалось, наполняло комнату, тяжелым грузом давило на него. Он не думал о будущем, не видел впереди ни малейшего проблеска. В его душу закрался страх. Тиканье маятника в задней комнате усиливало этот страх. Стрекот цикад за окном плачем отдавался з его сердце. Госпожа Шэнь, уронив голову на грудь, сгорбившись,
Вдруг в проходе послышались торопливые шаги. Занавеси распахнулись, и запыхавшаяся Цуй-хуань вбежала в комнату. Дрожащим, плачущим, испуганным голосом она крикнула:
— Барин Цзюе-синь, старый барин Кэ-мин скончался!
И в это же мгновение снаружи раздался суровый, словно предвещающий несчастье, гонг третьей стражи. В этот вечер он казался особенно звучным, особенно страшным.
«Кончено!» — слышалось Цзюе-синю в ударах гонга.
46
В намеченный заранее день госпожа Шэнь в сопровождении Чунь-лань и Юань-чэна тронулась в путь. До лодки ее провожали Цзюе-синь, Цзюе-минь и Цинь. Когда джонка отчалила, они все еще стояли на берегу и смотрели, как лодочник, орудуя шестом, направляет лодку на середину реки.
— Вот так же два года тому назад я проводил Цзюе-хоя, — полупечально, полузавистливо проронил Цзюе-минь, указывая на удаляющуюся джонку.
— Я думаю, настанет день, когда и мы на такой же лодке уедем из этого города, — с легким волнением проговорила Цинь.
— Неплохо бы уехать. Здесь уже не осталось ничего, что могло бы удержать нас, — вздохнул Цзюе-синь, — Но я не могу уехать. На мои плечи легло еще одно бремя.
— Ты сам взвалил его на себя. Зачем ты согласился, если знаешь, что оно тебе явно не под силу? — мягко упрекнул Цзюе-минь. Лодка в это время повернула, и им был виден только ее силуэт.
Цзюе-синь, нахмурившись, печально ответил:
— Как я мог отказаться от поручения, которое дал мне дядя на смертном одре? Ничего, что мне придется немного потерпеть.
Джонка скрылась из вида. Цинь махнула рукой и прошептала:
— Счастливого пути. — Эти слова еще больше разбередили израненное сердце Цзюе-синя.
— Цзюе-синь, почему ты не направишь свое самопожертвование на серьезные дела? — с досадой произнес Цзюе-минь.
Желтый листок медленно опустился на плечо Цзюе-синя. Цзюе-синь снял его и бросил в воду. Листок коснулся воды, его подхватило течение, и он затерялся среди тысяч своих собратьев. Не отвечая брату, Цзюе-синь вздохнул:
— Вот и опять осень. Она пугает меня. Я боюсь смотреть, как один за другим опадают листья. Я вспоминаю слова одного человека: моя жизнь тоже подошла к своей осени, и наступило время, когда падают листья.
— Цзюе-синь, пойдем домой. Паланкины ждут нас наверху, — ласково
— Давайте еще постоим немного. Здесь так тихо, — с грустью вымолвил Цзюе-синь.
— Цзюе-синь, что это ты заговорил об осени? Тебе ведь еще и тридцати нет. Ты молод и полон энергии, — неодобрительно заметил Цзюе-минь. Голос его звучал сильно и молодо.
— Ты не понимаешь, что я стар душой. В моей душе уже настала осень, — упрямо повторил Цзюе-синь. Он чувствовал, что душа его похожа на это серое, безрадостное небо, а жизнь — на стоящее рядом дерево, с которого облетели почти все листья. Он снял другой, упавший ему на руку лист и добавил: — Последние три-четыре года, я это хорошо помню, были сплошной осенью.
— Цзюе-синь, ты разве забыл, что за осенью приходит весна. Вечной осени не бывает, — с ободряющей улыбкой утешала Цинь.
Цзюе-синь задумался, бросил листок в воду и тихо вздохнул:
— Но опавшие листья уже не зазеленеют вновь.
— Цзюе-синь, ты опять не понял. Разве на следующий год деревья не покроются зеленой листвой? — улыбнулась Цинь.
Цзюе-синь задумчиво стоял несколько минут и затем ответил:
— Но это будут уже не те листья.
— А разве дерево живет не ради новых листьев? — возразила Цинь. Ее лицо просветлело от улыбки. — Я что-то ни разу не видела, чтобы дерево погибало из-за опавших листьев и не расцветало в следующем году.
Цзюе-синь слегка улыбнулся и уклонился от ответа:
— Нет, Цинь, тебя не переговоришь.
Все это время Цзюе-минь не вмешивался в разговор Цинь с братом. Он чувствовал правоту Цинь и предоставлял ей самой спорить с Цзюе-синем. Теперь же он не выдержал:
— Цзюе-синь, ты опять уклоняешься. Это не праздный вопрос. Тебе стоит подумать над словами Цинь.
— Тебе-то сейчас хорошо. После смерти дяди Кэ-мина некому уже больше опекать тебя. Сейчас ты можешь делать все, что захочешь. А я? Мои руки связаны еще крепче. Я даже пошевелиться не могу, — прорвало вдруг Цзюе-синя. Глаза его покраснели.
— Тебя никто не связывал, ты сам связал себя. Захочешь, так пошевельнешься. Вот только если ты сам не хочешь двигаться, тут уж ничего не сделаешь, — уверенно заявил Цзюе-минь.
Цзюе-синь, не отвечая прямо, покачал головой:
— Куда уж мне до тебя! У вас у всех есть выход. Был пожар, — а через несколько дней еженедельник ваш снова вышел. У меня нет такого мужества, как у вас. — Он вздохнул и, опустив голову, снял с себя уже третий листок и, с горечью сказав: «Пойдемте», бросил его в воду.
— Мне кажется, Цзюе-синь, тебя одурманила удушливая атмосфера старой семьи, — с жалостью произнес Цзюе-минь.
— Может быть, наступит день, когда и я избавлюсь от этого дурмана, — неожиданно ответил со вздохом Цзюе-синь. Повернувшись, он зашагал к лестнице.
Цзюе-минь и Цинь шли сзади. Цинь шепнула на ухо Цзюе-миню:
— Цзюе-синь за последнее время пережил большие потрясения. Не нужно огорчать его, а то он и вовсе расстроится.
— Мне кажется, он поймет. Со смертью дяди Кэ-мина у него исчезла последняя опора. Под конец он начал рассуждать здраво, — воодушевленно прошептал Цзюе-минь.