Осень
Шрифт:
— Ну и не надо! Еще не хватало, чтобы ты меня, взрослую девушку, назвала девочкой! — рассмеялась Шу-хуа, вызвав всеобщее веселье.
— Сейчас я тебе задам! — притворилась рассерженной Цинь. Приборы были расставлены, и она направилась к Шу-хуа. Та, увидев, что Цинь приближается к ней, со смехом пустилась бежать.
Когда она пробегала мимо Цзюе-миня, он схватил ее за косу:
— Цинь, я поймал ее.
— А, ты помогаешь Цинь, я так не играю, — со смехом протестовала Шу-хуа, не пытаясь вырваться.
— Отпусти
— Шу-хуа, за эти дни я тебя здорово избаловал, ты теперь тоже научилась спорить. А какой прок от такого красноречия, как у Цзюе-ина? Ведь он тебе тоже надоел, — полушутя, полусерьезно говорил Цзюе-минь, выпустив косу Шу-хуа и держа сестру за руку.
— Вот те на! Только стал относиться ко мне получше и сразу же начинается: избаловал, избаловал. Как не стыдно заботиться лишь о собственной выгоде! Нечестно помогать только одной Цинь. — Зная, что брат теперь на ее стороне, Шу-хуа разошлась и два раза стукнула его пальцем по щеке.
Цзюе-минь шепнул ей что-то на ухо, она понимающе кивнула. Служанка Хуан-ма, войдя в комнату, спросила у Цзюе-синя:
— Барин, горячее подавать?
— Принеси холодные закуски, а горячее снимешь с плиты немного попозже. Госпожа еще не приехала, — распорядился Цзюе-синь.
Она ответила коротким «слушаюсь» и уже собиралась уйти, но Цзюе-синь остановил ее:
— Если вино нагрелось, то захвати и его. — Служанка повторила свое «слушаюсь» и поспешно вышла.
Шу-хуа подошла к Цинь, та в это время разговаривала с Юнь. Шу-чжэнь, слушая их разговор, стояла рядом. Заметив Шу-хуа, Цинь, смеясь, спросила:
— Что же ты вернулась? Не боишься, что я тебя поколочу?
— Цзюе-минь уже извинился за тебя, и я тебя прощаю, — серьезно ответила Шу-хуа.
Протянув руку, Цинь легонько стукнула Шу-хуа по голове.
— Вот уж поистине легче гору с места сдвинуть, чем переделать характер человеческий. — Она и смеялась и сердилась одновременно.
— Могу напомнить тебе еще одну пословицу: из пасти собаки жемчужины не выскакивают, — озорно рассмеялась Шу-хуа.
— Оказывается, Шу-хуа, у тебя достаточно ума, чтобы понять, что ты собой представляешь, — рассмеялась Цинь.
— Цинь, ты пойми, я только что уступила тебе из уважения к Цзюе-миню, но если ты будешь продолжать в том же духе, то я уже больше не уступлю, — грозила Шу-хуа: больше всего на свете она любила спорить.
— Дорогая, оставим этот разговор. Можешь считать, что ты победила. Ладно? — Цинь ласково взяла Шу-хуа за руку.
— Зачем такие церемонии, Цинь? Только и шутить, пока мы все вместе, — отвечала Шу-хуа, тепло взглянув на Цинь. — А потом, когда все разъедутся, захочешь пошутить, да некому будет слушать. — Однако в голосе Шу-хуа не прозвучали нотки огорчения.
Слегка нахмурившись, Цинь с досадой сказала:
— К чему ты так говоришь? Сейчас мы все
Цзюе-синь, сидевший у круглого столика сандалового дерева, вмешался в разговор:
— Что-то сейчас поделывает Шу-ин в Шанхае? А Цзюе-хой…
— Едет в трамвае и смотрит в окно, — подхватила Шу-хуа.
— Это интересно. Ее письма так содержательны, — радостно сказала Юнь, и на ее круглом личике тотчас же показались ямочки. Она вспомнила письмо, присланное ей Шу-ин.
— Думают ли они, что мы здесь пьем вино? — задумчиво проговорила Шу-чжэнь.
— Откуда же им знать? Ведь они так далеко, — не задумываясь отвечала Шу-хуа, слова ее безжалостно разбили мечты Шу-чжэнь.
Хуан-ма внесла в корзинке холодные блюда: ветчину, консервированные яйца, салат из медуз и фаршированных птиц с перцем. Цзюе-синь и Цзюе-минь поставили их на стол.
— Когда же вернется Шу-ин? — В тихом голосе Шу-чжэнь слышалось страдание. Воспоминания терзали ее одинокое сердце. Казалось, ее что-то мучило, и она надеялась, что кто-нибудь избавит ее от мук.
Воцарилось глубокое молчание. Эта беспомощность, словно порыв ветра, согнала улыбку со всех лиц. Даже сообразительная, острая на язычок, Шу-хуа оцепенела от вопроса, заданного этой обычно молчаливой девушкой. Цинь, с жалостью глядя на худенькое личико Шу-чжэнь, тихим голосом утешала ее:
— Она обязательно вернется, — хотя знала, что этого никогда не будет.
Шу-хуа, не зная, что думает Цинь, и считая, что лишь она одна в курсе дел, проговорила:
— Вернется? Она никогда не вернется. Да разве дядя позволит ей вернуться? Он может убить ее, а в лучшем случае прогонит.
— Шу-хуа! — не выдержав, вмешался Цзюе-синь, боясь, что кто-нибудь услышит ее.
— Неужели он так жесток? — испуганно, чуть не плача, спросила Шу-чжэнь.
— Не веришь? Вот увидишь, — рассердилась Шу-хуа, не обратив внимания на тон и выражение лица Цзюе-синя и Шу-чжэнь.
— Шу-хуа, не пугай ее. Смотри, она вот-вот заплачет, — горячо вступилась Цинь за Шу-чжэнь.
— Не заплачу! — сердито покачала головой Шу-чжэнь.
— Ты много видел гуманных отцов? Как ты думаешь, почему пришлось уйти Шу-ин? А знаешь ли ты, отчего умерла Хой? — запальчиво крикнула Шу-хуа, будто хотела в этих словах излить весь свой гнев.
— Шу-хуа! — страдальчески, почти умоляюще воскликнул Цзюе-синь.
Цинь взглянула на Шу-хуа. Мэй опустил голову. Юнь покраснела. Цзюе-минь, подойдя к Шу-хуа, опустил руку на ее плечо и звенящим голосом проговорил:
— Не нужно сейчас об этом говорить. Кто может предугадать будущее? И Шу-ин и Цзюе-хой могут вернуться. Жизнь каждый день меняется. Дядя Кэ-мин… — Тут он нашелся: — Мама пришла. Не будем больше говорить об этом. — Он увидел Цуй-хуань с фонарем в руке, выходившую из-за искусственной горки, окруженной банановыми деревьями.