Осень
Шрифт:
— На репетицию пьесы.
— На репетицию пьесы? — повторяет Либле сквозь кашель. — Сейчас, средь бела дня? Такого я пока что вроде как не слыхивал и не видывал; ежели по-людски, так всякие упражнения да репетиции проводят по вечерам. Так что, господин хороший, и у меня тоже есть кое-какое понятие насчет общественной жизни.
Теперь возвышает голос уже и Георг Аадниель, он подступает вплотную к молодому человеку.
— Что тебе, Лео, нужно от Либле?! Если он выпивает, так пусть себе, он же не на твои деньги пьет.
— Заткнись! — гаркает молодой человек, и в уголках его губ показывается слюна. — Ишь, еще и какая-то портновская моль заговорила! Другим шьет штаны, а сам разгуливает по двору волостного дома без порток! Это что — красиво?
Однако на этот раз юнец, бедняжечка, из кого впоследствии мог бы выйти порядочный человек, недооценивает Георга Аадниеля. Как и подобает мужчине средних лет, достаточно крепкому и духом и телом, Кийр отпускает желторотому грубияну такую полновесную затрещину, что тот, пошатнувшись, некоторое время пытается сохранить равновесие, но в конце концов летит в канаву. Девица взвизгивает, зажимает уши ладонями и бежит в сторону Паунвере:
— Отменная работа! — Предприниматель Киппель закуривает новую сигару. — Жалко, что я не поступил так же с кем-нибудь из сыновей Носова … когда для этого было самое время. Теперь, конечно, уже поздно; теперь ходи тут с мешком за плечами, словно нищий. Я понимаю, что порядком скатился вниз, но что поделаешь? Жить-то нужно.
— А что, Лео уже и не вылезет из канавы? — с беспокойством спрашивает второй молодой человек, забавно выпятив губы, как новорожденный младенец.
— Небось, он … — что-то хочет сказать Киппель, но в этот момент камень, величиною с кулак, попадает Кийру в руку.
— Ай, черт! — вскрикивает портной, растирая ушибленное место.
— Пошли дальше! — Киппель пожимает плечами. — Во всяком случае, и всеконечно, мы теперь знаем, что он жив, — мертвые камнями не кидаются.
— О-го-о! — восклицает юлесооский Йоозеп, заметив приближающихся к хутору путников, он в этот момент находится посреди двора. — Кого я вижу!
Вообще-то он во дворе ничем особенным не занят, стоит просто так, заложив руки за спину и задрав нос к небу, словно изучает погоду — какая она есть и какая будет.
— А ну-ка расскажите, дорогие мои, как это вы так дружно, все разом очутились тут, в нашем захолустье?
— Как мы очутились? — Кийр склоняет голову набок. — Именно таким образом — пустились в путь все разом и дружно.
— Ну и правильно сделали, что пришли! — Хозяин пожимает руки гостям. — Что в Паунвере новенького?
— Об этом пусть расскажет Либле, — портной склоняет голову на другую сторону, — он все знает лучше всех. А я только на то и годен, чтобы драться.
— Это что за разговоры? С кем же ты дерешься?
— Со всеми, кто под руку попадет.
— Надеюсь, на меня ты не набросишься, —
— Мое времечко миновало, я свое отодрался, да так основательно, что у меня навсегда отбита охота заниматься подобными вещами. Все эти войны и передряги так перетряхнули мои косточки, что весь я стал, как дно решета. Но пройдемте в дом, нечего долго стоять тут, на резком ветру! Милости прошу, господин Киппель, Либле и друг мой Йорх!
— Ладно, пойдемте! — Киппель хлопает хозяина по плечу. — Между прочим, у меня к вам дельце небольшое имеется. Так что это именно я и затащил сюда господина Кийра. Звонарь, насколько я понял из его разговора, так или иначе к вам пришел бы.
— Подпись какую-нибудь хотите, что ли?..
— Какую еще подпись? Неужто явился бы я к вам выпрашивать какую-то подпись! Ну да ладно, пошли в дом, там поговорим. А госпожа дома?
— Дома, дома.
— Ай, ай, да тут у вас настоящий дворец! — Предприниматель, подбоченившись, останавливается. — Нет, как я вижу, деревня начинает догонять город по части строений. Но … я вовсе не завидую, господин Тоотс, дай-то Бог! У меня и у самого мог бы такой дом быть, только вот некоторых людей съедает стечение обстоятельств. Стараешься, стараешься, а с того места, где ты есть, не сдвинуться.
Войдя в комнату, где находятся мужчины, бывшая раяская Тээле делает такое движение, словно бы хочет спрятаться от гостей, но это следовало сделать несколько раньше, теперь уже поздно.
— Ох, ох, — она густо краснеет и вытирает руки о передник, — я такая, неприбранная, такая замарашка! Мне и в голову не могло прийти, что к нам пожаловали гости.
— Пустое, госпожа Тоотс, — Либле машет рукой. — Неужто вы и впрямь собирались всю жизнь носить подвенечное платье?! Мы все — люди трудовые и … работа никому не в укор.
— Как бы то ни было, — возражает молодая хозяйка, направляясь в соседнюю комнату, — но я все же… Я сейчас вернусь. — И, обращаясь к мужу, добавляет: — Йоозеп, предложи гостям хотя бы присесть!
— Само собой, — сразу же соглашается Тоотс, — садитесь, садитесь, люди добрые; ноги, небось, устали! Дорога-то сейчас уж больно паршивая …
— Ой, золотко, господин Тоотс, — Киппель скидывает мешок со спины и присаживается к столу, — дорога сейчас, лучше не надо: ни тебе этой страшной грязищи, ни…
— Да, в этом смысле, конечно, — юлесооский хозяин пожимает плечами. — Только вот вся она в ухабах. Садитесь же, садитесь, друзья! Пусть хозяйка приведет себя немного в порядок, тогда, может, сварит нам по стаканчику кофе.
— Оставь, Йоозеп, все, как оно есть, — говорит Георг Аадниель, — не мучай хозяйку! Мы ведь не Бог знает из какой дали заявились, чтобы нас сразу закармливать. Мы пришли сюда вовсе не кофе пить, а по другому делу, вернее, по другим делам. Ты, дорогой мой друг, еще ничего не разведал?