Осеннее наваждение

Евсеев Олег

Демус тихо издал пугающий шипящий звук — очевидно, это был смех.

— Обещаю вам, сударь, если вы тотчас уберетесь отсюда раз и навсегда, наша встреча не будет иметь для вас никаких последствий, — молвил он, не сводя с меня жуткого взора. — Вы не представляете, с кем имеете дело, да и лучше вам и не знать никогда.

— Предпочитаю, чтобы это сделали вы, — твердо сказал я, как зачарованный не отводя глаз от его бледного лица. — Но только, в отличие от вас, не обещаю, что оставлю ваши проступки без последствий.

— Павел, прошу вас, вы не знаете его! — с мольбою протянула ко мне обнаженные руки Полина.

— Будь по-вашему… сегодня… — отступил вдруг Демус в темноту угла и… исчез! До последнего момента, признаться, я считал-таки незнакомца

каким-то проходимцем, одновременно принимая на веру рассказ Полины и не веря ему полностью, но, клянусь, я видел его исчезновение собственными глазами! Он попросту растворился в темноте, как будто его и вовсе не было. Никогда еще ни до этого, ни тем более после я не сталкивался ни с чем подобным.

— Благодарю вас, Павел Никитич, — всхлипывая, уже успокаиваясь, произнесла Полина Матвеевна, — но, боюсь, теперь все станет только хуже. Он не оставит меня в покое.

— Я обещаю вам, что избавлю вас от него, чего бы мне это ни стоило, — сбрасывая с себя оцепенение, ответил я в полный голос, совершенно позабыв, где и в какое время нахожусь. Полина испуганно приложила пальчик к губам, но было уже поздно: в дверях раздался настойчивый стук и встревоженный голос Марьи Захаровны, вопрошавший: «Полинушка, у тебя все хорошо?! Что-то мне почудилось, будто голоса какие-то у тебя!»

— Маменька, все хорошо! — сонным голосом отвечала Полина, жестами указывая мне на окно. — Сон страшный привиделся!

Бесшумно отворив створку окна, я выглянул наружу, огляделся вокруг, убедившись, что на набережной никого нет, примерился и, махнув на прощание Полине рукою, спрыгнул вниз. Еще детьми мы с братом, бывало, частенько залезали на деревья и, приучая себя к ловкости и бесстрашию, сигали оттуда. Здесь главное — это уметь по-особому спружинить ноги и в момент столкновения с землею как бы оттолкнуться от нее. Именно этот навык помог мне не покалечиться, но, откатившись, я сильно ударился плечом, слыша сверху негромкое «Ах!» Полины. Поднявшись, я еще раз махнул ей и, чуть прихрамывая, направился к Невскому проспекту, радуясь столь удачному завершению сегодняшних приключений и от души желая Полине того же.

III

1

Писано П.Н. Толмачевым

Доводилось ли вам, господа, когда-либо, что называется, «перебирать»? Заранее прошу прощения у тех, кто не пьет вовсе или у пьющих весьма умеренно, что на Руси еще достаточно редкое покамест явление. Разумеется, также никоим образом сей вопрос не касается дам… Так вот, ежели вы — один из оставшегося, не вошедшего ни в один список, славного легиона, то, без сомнения, поймете меня. Помните это отвратительное ощущение, когда, помимо жутких головных болей, сухости во рту и неуверенности во всех членах, вас гложет еще что-то, причем, поначалу вы даже не понимаете — что именно, осознание этого приходит чуть позже… Ну конечно, вот оно — вы не можете отдать себе отчет о собственном поведении давеча, не знаете, как выглядели в глазах окружающих, что сделали и каким образом теперь сможете явиться на свет божий! Нечто вроде этого ощутил на следующее утро и я — и вовсе не оттого, что не мог дать себе отчета о событиях прошедшей ночи, а от навязчивой мысли о чем-то грязном и липком, что поработило мой рассудок и не хотело покидать его. После недолгого сеанса самокопания я понял, что именно не дает мне покоя — подслушанный мною разговор генерала и фон Мерка! Да, я поступил низко, недостойно дворянину подобно кухарке подслушивать под дверьми, но правоту свою я видел в одном — лживости своего былого друга, который за моею спиной вступил в сговор с Матвеем Ильичом, отлично зная об отношении моем к Полине: если я играл в открытую, то Август своих карт не открывал, бессовестно используя при этом крапленые! «Благодарю вас, князь, за столь лестное для меня предложение, но есть человек, более достойный, чем я, претендовать

на руку и сердце дочери вашей, питающий, к тому же к ней самые искренние чувства!» — вот, что бы я сказал Кашину на месте барона, который к тому же откровенно признался отцу в том, что испытывает к Полине Матвеевне всего лишь симпатию. Я стал свидетелем самого циничного торга, предметом которого явилась моя богиня, а на кону стояли титулы фон Мерка и Матвея Ильича, успешность Августа и приданое невесты, вероятно, немалое. Был только один человек, мнения которого забыли спросить — дочь генерала, ибо, не сомневаюсь, ответом с ее стороны был бы категорический отказ.

Размышляя таким образом, я позавтракал и отправился в казармы, где, распаляя себя все более, решился преподнесть барону самый жестокий урок. Кое-как проведя в своей роте учения, я, памятуя о своем недавнем проступке, подошел к фельдфебелю Мазурину и повинился в своем несправедливом к нему отношении.

— Не извольте беспокоиться, ваше благородие! — улыбаясь, гаркнул старый служака. — Стало быть, за дело. А кто старое помянет… — сами знаете, — уже почти дружески произнес он. «Ну, и слава богу!» — с облегчением вздохнул я и отправился на поиски своего сослуживца поручика Сельянинова — славного малого, но совершенно без царя в голове, одно время на правах опытного светского ментора таскавшего меня повсюду за собой, но затем, видя мое нежелание участвовать в загулах и запойной картежной игре, махнувшего на меня рукою как на отбившуюся от стада овцу.

— Павлуша! Друг мой, как кстати, — кинулся он ко мне, заглядывая в лицо желтоватыми с красными прожилками, видать, после знатного кутежа, глазами. — Не будет ли у тебя до жалованья двадцати рублей? Вообрази, с неделю назад проиграл какому-то ничтожному секретаришке, так он, каналья, завел моду каждый день присылать ко мне своего человека с единственным вопросом — не соблаговолю ли я отдать долг? Что за мелочные людишки!

— Изволь, — согласился я, зная, что Сельянинов очень скоро мне будет надобен как человек, безусловно, знающий в делах, которые я задумал. — Но только уговор — пойдем нынче же со мной, мне необходимо твое общество.

Вдвоем с обрадованным, ничего не подозревающим поручиком мы направились искать фон Мерка. Он уже собрался покидать казармы и, беседуя с группой офицеров, небрежно похлопывал белыми перчатками по бедру. Завидев меня, он несколько изменился в лице, но, взяв себя в руки, быстро перевел взгляд на своих собеседников, с деланным интересом выспрашивая что-то. Приблизившись к нему, я поприветствовал остальных и громко, так, чтобы было слышно всем, обратился к Августу:

— Барон, позвольте мне сейчас задать единственный вопрос, от которого зависит многое, в том числе и ваша судьба!

Побледнев, фон Мерк еще раз хлестнул себя перчатками по бедру и несколько неуверенным голосом возразил:

— Павел, позволь, мне сейчас немного некогда…

— И тем не менее я все же задам свой вопрос, — настойчиво повторил я. — Господа, прошу всех вас быть свидетелями. Итак, барон, я требую от вас искреннего ответа: как вы относитесь к княжне Полине Матвеевне Кашиной?

— Да что за допрос! — в негодовании вскричал вмиг утративший обычное свое хладнокровие Август. — И почему я должен перед тобою отчитываться?

— Так вы отказываетесь? — уточнил я, обводя глазами офицеров, по лицам которых было заметно, что они пытаются понять, куда я клоню.

— Ну разумеется, я отказываюсь! — раздраженно огрызнулся фон Мерк. — Ты не поп, а я — не на исповеди.

— В таком случае… — Я вздохнул и хлестко ударил барона по щеке, видя испуг, пробежавший по его мраморным чертам римского патриция. Все потрясенно ахнули. — Господа, — пояснил я, — этот человек сейчас публично отказался объясниться со мною касательно дамы, которую я искренне люблю и с отцом которой за моею спиной начал торговлю по поводу приданого, хотя не далее как с неделю назад отказался не то чтобы от каких-либо притязаний на нее, а даже от самого факта хоть какой-то симпатии к ней!