Осенние дали

Авдеев Виктор Федорович

Он разгладил усы.

— Чем же еще?

— Угадайте сами, — вызывающе засмеялась Забавина. — Не знаете, что нужно женщине? Плохой вы кавалер. Так будете ухаживать — многого не добьетесь.

Молостову вспомнилась мартовская ночь, приезд в Чашу. Забавина тогда показала ему Дом колхозника, и он обещал расплатиться с ней «сотней поцелуев». За свою холостую жизнь Молостов неоднократно сходился с женщинами. Обычно это были такие же свободные, как и он, люди, которые отлично понимали, на что идут. Правда, большинство из них не прочь было навсегда привязать к себе бравого, здорового сапера-лейтенанта, но ни одна глубоко не затронула его чувств, и он умело, спокойно уклонялся от

брака. Молостов отлично знал, что нравится Забавиной, знал, что она охотно принимает его ухаживания. К ней он относился несколько свысока, с оттенком покровительства. Кто она? Разведенка, дочка на руках. Никакой специальности, всего восемь классов кончила. А он через несколько лет получит диплом инженера и улетит в областной город. Молостов не обременял себя рассуждениями, дурно это или не дурно, и по-прежнему внимательно приглядывался к районным девушкам: вдруг какая возьмет за сердце и можно посвататься?! Теперь он увидел, что Забавина перестала намекать на замужество, пригласила домой, встретила с цветами, и намотал это на ус.

— Назначайте сами цену, — сказал он, осклабясь, показав крупные, яркие и ровные зубы.

— Вам все разжуй да в рот положи. Какие вы, мужчины, хитрые!

Открыв верхний ящик комода, Забавина вынула часы с уже пристегнутым металлическим хромированным браслетом. Покровительственно улыбаясь, она сама надела их Молостову на левую руку, шутливо прихлопнула по тыльной стороне ладони.

— Носите сто лет. Будете глядеть время, кое-кого вспоминайте.

— Я и без часов не забываю.

Молостов достал кошелек. Забавина шутя закрыла его.

— Успеем посчитаться. Вам бы, Павлик, скорее бежать? Может, за границей так делают, а в России есть старый обычай: всякую покупку сперва надо обмыть. Ни-ни! — воскликнула она, видя, что Молостов вновь достает из кошелька деньги. — Не беспокойтесь, у меня в доме рюмочка завсегда найдется. Снимайте шинель, садитесь, чего вы стоите у порога, как часовой? Еще подрасти хотите? Хватит. И так эвон какой молодец вымахал!

И она, улыбаясь, несколько фамильярно окинула его взглядом с ног до головы.

— Что вы, Клавочка, что вы! Магарыч — это моя обязанность. Вы сами в столовой сказали: «С вас причитается».

— Не догадались принести — значит, в другой раз, пока ж отведайте моей стряпни. А то станете инженером, сразу небось забудете дорожку к моему крыльцу.

Она со смешком выскочила в кухню, и Молостов не успел оглянуться, как на скатерти появилась тарелка с нарезанной вилковой капустой, сочная шипящая печенка на сковородке, пирожки, запечатанная бутылка водки. Печенка, между прочим, была нынче и в столовой. Оттуда? Пирожки же в капельках масла еще пышут жаром сковородки — домашние. Чтобы чем-то заняться, пока не пригласят к столу, Молостов стал рассматривать небольшую, обшитую беленой фанерой комнату, кокетливую занавеску, прикрывавшую чело русской печи. На стене под рябым зеркальцем в овальной, затейливо резной раме веером расположились фотографии; на самой крупной была изображена очень хорошенькая девочка, такая же глазастая, как и Забавина, с черными кудряшками и нижней полной, капризно оттопыренной губкой, — наверно, дочка. Середину старинного пузатенького комода, застеленного вязаной дорожкой, венчала большая копилка — уродливая глиняная кошка с золоченой мордой и усами, повязанная красным бантом.

Ужин Забавина приготовила с профессиональной ловкостью. Она тут же отняла у Молостова фуражку, и он охотно позволил усадить себя на пододвинутый стул.

— Да тут целое угощение!

— Холостяков жалеть надо. Мужчина без жены — сирота. Кто без нас за вами поухаживает?

Щедрой рукой налила Забавина гостю

полный стакан, себе — четверть, несколько жеманно подняла: «Обмоем покупку». Молостов взглянул на зеленый фосфоресцирующий циферблат ручных часов, решительно чокнулся с хозяйкой и залпом выпил.

— Вот это по-офицерски! — засмеялась она и стала его угощать, расспрашивать о работе.

— С десятого мая приступаем к прокладке шоссе, — рассказывал Молостов, довольный вниманием слушательницы. — Колхозников, рабочих, интеллигенции со всей области соберется не одна тысяча. Сотни автомашин, подвод… Дорога будет республиканского значения, с каменным покрытием. До самого Варшавского шоссе протянем… так что от нас можно потом хоть до самой матушки Москвы катить. Сильно? Вот бы и вам пойти, Клавочка. На трассе будет столовая, могу о вас с Баздыревой поговорить. Дело почетное, у всех на виду.

— Хотите работать вместе? — засмеялась Забавина и тут же задумчиво наморщила низкий, чистый лоб.

…Из домика близ Омутовки Молостов ушел перед рассветом. Посмотрел на горевшие во тьме новые часы: без семнадцати минут четыре. Он был слегка под хмельком, снисходительно, с довольным видом передергивал широкими плечами, чему-то усмехался в усы.

V

В связи с прокладкой шоссе на Камынина навалилось множество дел. Надо было и подготовить мощный отряд дорожно-строительных машин, выделенных Моданску центром в прошлом году, и правильно расставить силы райдоротделов, и проверить, как идет набор рабочих в колхозах, на фабриках, в промартелях; добиться, чтобы они дали достаточно транспорта. Время у Камынина теперь проходило в совещаниях, разъездах по области. Домой он частенько возвращался только ночью, а то и на другой день — загоревший, усталый, небритый, но полный энергии, бодрости.

Отсыпался Андрей Ильич по воскресеньям.

Так он отдохнул и в этот выходной — последний в апреле. Позавтракав, включил приемник «Минск», слушал с женой концерт, читал ей книгу, боролся на диване с пятилетним сынишкой Васяткой, вырезал ему картинки из детского календаря, рисовал птиц — и это было настоящим маленьким семейным праздником. Варвара Михайловна, радостная, довольная, что муж целый день пробудет дома, надела любимый пестрый халатик с красной шелковой отделкой, который так выгодно подчеркивал стройность ее фигуры, шел к тонким, мягким каштановым волосам с золотинкой. В нем она казалась себе особенно свежей, миловидной.

Обедать сели в три часа.

— Знаешь, — оживленно сказала Варвара Михайловна, кладя в тарелку котлету с отварным картофелем. — Я окончательно решила ехать с тобой работать на трассу.

— Ты?

Вилка, занесенная Камыниным, на мгновение застыла над расписной деревянной миской с красными мочеными помидорами.

— Что тут странного? — Варвара Михайловна, как и многие женщины, редко отвечала прямо на вопрос. — Ты же сам мне рассказывал, что просил в облздравотделе работников. Я фельдшер и пригожусь на трассе, больница туда охотно направит, рады будут. Чем летом киснуть в пыльном городе, лучше побыть на свежем воздухе, в лесу.

Все это она выложила одним духом: видно, давно и хорошо продумала. Камынин спокойно взял помидор, кивнул на сына:

— А его на кого оставим?

Мальчик, зеленоглазый, точно котенок, еще по-детски совершенно белокурый, с выпуклым отцовским лбом, сидел на диванной подушке, положенной на стул. Обеими руками он упрямо отталкивал от себя тарелочку с котлетой, говоря, что она «лучная» — с луком, а он любит «нелучную». Прижившаяся у Камыниных двоюродная тетка Андрея Ильича уговаривала Васятку не капризничать.