Осенние дивертисменты
Шрифт:
– Нет, в больнице отдыхать нельзя, – информировал публику Костя, – обусловлено присутствием в штатном расписании лечебного учреждения любимых в народе насекомых,
– Клопы, что дождь в Сингапуре, – добавил профессор, – всегда большая неожиданность.
Несмотря на опасность беспокойного сна, Алексей повторно обратился к коллегам, – всё же следует осмотреть помещение рядом с буфетом. Может за две ночи до костей не сожрут.
Ему очень не хотелось ехать на малую больничную, таскаться с вещами, договариваться… Просто хотелось лечь и уснуть.
– Хорошо пойдём, но предупреждаю тебе не понравиться, – заключил Живорезов.
Коллектив
Клирик предложил установить мемориальную доску с барельефом, годами жизни и указанием точной даты столь замечательного события. Сидоренко поддержал Клирика, но пошёл дальше:
– Сегодняшний эпизод из жизни главного врача следует изваять в бронзе и возвести скульптурную композицию на центральной площади. Хотя не просто будет отразить телесный порыв и трагичность ситуации в контексте исторической несправедливости.
– Про несправедливость – это вы зря. По делам и воздастся, – заметил Костя Живорезов, – но думаю сложность будет в воссоздании первоначального вида предмета вступления. Здесь местным скульпторам не потянуть, излишне натуралистично получиться. Следует Церетели или Неизвестного приглашать.
– А, что городской бюджет, так он не оскудеет. Если метрополитен строят, что ж, на бронзового врача не хватит? – Заметил Клирик.
– Постойте, постойте, – перебил всех Алексей, – что в Мстиславске строят метро?
– Уже семь лет, – пояснил Живорезов, – создали акционерное общество "Мстиславское железнодорожное подземное сообщение", накопали дырок в земле и строят. Денег вложили столько, что уже седьмого председателя посадили. Пока пятый, шестой и седьмой сидят, первый, второй, третий уже на свободе.
– Обратите внимание, – продолжил Сидоренко, – дома у "бывших" четырехэтажные, фонтаны с лебедями, дети за границей учатся. Выходные на Тенерифе проводят. Теперь очередь на председателя АО такая, что хоть каждый день по человеку сажай и то на двадцать лет народу хватит. Фёдор Сергеевич, выступая по телевизору, верно сказал: "И нечего сажать, надо выговорами ограничиваться, ну особо зарвавшихся, увольнять. Ведь правоохранительную статистику портят. Опять же семьи страдают. Дети. Жёны. Тёщи".
– Это по Христиански, – с чувством глубокого понимания заметил отец Фалалей.
Так за разговором, процессия приблизилась к завершающей точке вынужденного странствия. Дорога окончилась металлической дверью с казённой надписью – "Изолятор".
Живорезов постучал и спросил, – кто в тереме живёт?
Возникла пауза, а затем низкий мужской голос ответил, – обслуживающий персонал и педагог из Нью-Йорка.
Долго не открывали. Наконец задвижка щёлкнула и скрипучее создание отворилась. Взору предстала почти квадратная комната с четырьмя прикрученными к полу кроватями, маленьким зарешёченным окошком и иными принадлежностями режимных помещений. В углу расположился металлический столик для медицинских нужд. Под, белой с жёлтыми вкраплениями тканью имелись предметы таинственные с предназначением неведомым. А вот чтобы вольнолюбивый пациент не заехал мебелью в голову соратнику
Персонал службы представлялся крупным парнем под два метра в высоту и таким же в ширину. На его камуфляже сзади была надпись "ОМОН", спереди указаны ФИО, группа крови, В (III) Rh+, далее следовали телефон рабочий, факс, адрес фирмы, e-mail, телефон домашний и вероятно регистрационный номер личного автомобиля. Ходячая реклама охранных услуг застыла в ожидании. Рядом, на прикрученном к полу табурете, сидела мелких размеров сестра милосердия. Она с завидным постоянством и усердием налаживала причёску. Крепко измятый халат навевал зрителям любопытные мысли и требовал непременных действий утюгом.
– Докладываете Кобылко, – скомандовал Живорезов.
– Константин Михайлович, – южным говором, встав по стойке смирно, начал омоновец, – за ваше отсутствие в вверенном мне подразделении происшествий не произошло.
Костя Живорезов дал команду, – вольно.
Кобылко выполнил шаг в сторону, и взору посетителей предстала пятая кровать. На ней в медикаментозной неге развалился здоровенный тип. Он был фиксирован к кровати то ли гамаком, то ли волейбольной сеткой. Видимо грыз ее, поскольку ряд ячеек были разрушены. На груди "фиксированного" имелась жирная татуировка – Макаренко, Ушинский, Песталоцци.
Костя подошёл к экземпляру и стал трогать живот, при этом послышалось невнятное бормотанье на английском.
– Всё же панкреатит. Завтра контрольная лапароскопия и в пригородный сад. Когда дроперидол делали? – Спросил Костя, у приводящей себя в порядок медсестры.
– Сорок минут назад, Константин Михайлович, – посмотрев на часы, сообщила блюстительница сна.
– Хорошо, так держать.
Бенджамин Холл, был третьим ребёнком в семье фермера из Оклахомы. Детство его проходило под неусыпным наблюдением мамы, глубокой почитательницы основоположника американской педагогической науки Бенджамина Спока. Не было ничего удивительного, когда по окончанию колледжа молодой Холл поступил в Нью-Йоркский университет, выбрав своей профессией педагогическую и психологическую деятельность. И пребывать Бене Холлу среднестатистическим американцем, рожать детей и ходить на службу, когда бы не поездка на стажировку, для оказания посильной педагогической помощи детям несчастной России. Исходя из своих принципов, Бенджамин напросился на самую сложную и ответственную работу. По мнению чиновников из Москвы наиболее трудным участком оказался город Мстиславск. Всё решила обычная чиновничья неразбериха. Сперва хотели отправить в Санкт-Петербург, в школу для детей с девиантным поведением, затем в Сызрань или Иркутск, но кто-то сказал, что есть на Волге красивый город Мстиславск и там даже метро есть. Это и решило дело.
Появление в провинциальном центре завидного заокеанского жениха произвёло ошеломляющий эффект на лучшую и в перспективе битую половину населения города. Мамы и дочки сбились с ног, чтобы заполучить в гости американского плейбоя. При этом накрывались столы невиданной щедрости: икра черная, уха патриаршая, буженина нежная, растягаи из форели, окорока Тамбовские свежепровесные.
Озабоченный американец недоумевал над природой своего положения. Писал домой: "Не верьте Бушу, когда он говорит, что в России плохо с продуктами, это у нас плохо с продуктами. Я так питаюсь, что поправился на тридцать фунтов и весь пошёл целлюлитом".