Осенние мухи. Повести
Шрифт:
Войдя в номер, они долго смотрели в окна на прохожих на улице, потом дети, не сговариваясь, произнесли хором:
— Давайте уйдем отсюда, в кафе, в театр — куда угодно, только уйдем…
Умывшись и почистив одежду, они поспешили прочь из комнат. Старшие Карины последовали за детьми — они тоже нуждались в глотке свободы.
На пороге Николай Александрович обернулся. Татьяна Ивановна сидела у окна, склонив седую голову, словно ждала чего-то. Свет газового фонаря проникал в комнату через балконную дверь.
— Пойдешь с нами, нянюшка?
Она не отозвалась.
— Ты не голодна?
Татьяна
— Разобрать чемоданы? Когда мы поедем домой?
— Что за странный вопрос? — удивился Николай Александрович.
— Сама не знаю, — тихо, с усталым безразличием ответила старая женщина. — Я было подумала…
Она вздохнула, беспомощно всплеснула руками и закончила:
— Ну да ладно…
— Пойдешь с нами?
— Спасибо, матушка, Елена Васильевна, я и вправду не хочу…
Дети уже бежали по коридору. Карины переглянулись. Елена Васильевна бессильно махнула рукой и вышла из номера. Николай Александрович последовал за женой, бесшумно закрыв за собой дверь.
Глава V
Карины добрались по Парижа в начале лета. Они сняли маленькую меблированную квартирку на улице Арк-де-Триомф. Город был наводнен русскими эмигрантами, селившимися в основном в Пасси близ площади Звезды. Люди инстинктивно тянулись к находившемуся неподалеку Булонскому лесу. Жара в тот год стояла удушающая.
Квартира, где поселились Карины, была темной и душной, в комнатах пахло пылью и старым бельем; низкие потолки давили на голову. Окна выходили в узкий и глубокий, как колодец, двор, беленные известью стены которого отражали лучи июльского солнца. Рано утром окна и ставни закрывались, и Карины до вечера сидели взаперти, удивленно прислушиваясь к «звучанию» Парижа, принюхиваясь к поднимавшимся со двора запахам сточных канав и кухонь. Они бесшумно слонялись от одной стены к другой, как осенние мухи, лениво и зло бьющие по стеклу обессилевшими крылышками.
Татьяна Ивановна проводила все время в маленьком чулане, штопая и зашивая белье и одежду. Нанятая в служанки краснолицая, свежая, неповоротливая, как першерон, нормандка время от времени приоткрывала дверь и кричала: «Вам не скучно?» Она полагала, что эта иностранка лучше разберет слова, если произносить их громко и раздельно, точно обращаясь к глухой. От громоподобного голоса вздрагивал фарфоровый абажур на лампе.
Татьяна Ивановна только головой качала в ответ, и девушка возвращалась к своим кастрюлям.
Андрюшу отослали в Бретань, в приморский пансион, вскоре уехал и Кирилл. Он вновь сошелся с актрисой-француженкой, которая в 1918 году сидела с ним в одной петроградской тюрьме. Теперь эта красивая пышнотелая блондинка стала богатой содержанкой. Она была без ума от Кирилла, что весьма облегчало ему жизнь. Случалось, правда, что, вернувшись на рассвете домой, он смотрел в окно и его тянуло кинуться вниз, на розовые плиты двора, чтобы разом покончить с любовью, деньгами и вечными их спутниками — неприятностями.
Потом это проходило. Он дорого одевался. Пил. А в конце июня уехал с любовницей в Довиль.
Карины все лето оставались в Париже. К вечеру, когда спадала жара, они отправлялись
Люле исполнилось двадцать. Она подурнела и похудела, двигалась быстро и по-мужски резко, кожа обветрилась и загорела под морским ветром, на лице застыло странное, утомленно жестокое выражение. Опасная, непредсказуемая жизнь возбуждала Люлю. Больше всего на свете ей нравились прогулки в сумерках по Парижу, долгие вечера в бистро или маленьких дешевых кафешках, где пахло биллиардным мелом и алкоголем, а из глубины заладоносился перестук шаров… К полуночи молодые гуляки отправлялись к кому-нибудь домой, пили, предавались в темноте любовным играм, а в комнате за стеной спали родители. Граммофон звучал до утра, но они ничего не замечали — не хотели замечать.
Однажды ночью Татьяна Ивановна вышла из своей комнаты, чтобы снять сушившееся в туалетной белье: нужно было заштопать Люлины чулки. Старушка плохо спала по ночам: в четыре или в пять утра она поднималась с постели и принималась за работу, а потом бесшумной тенью бродила по комнатам, но никогда не заходила в гостиную.
В ту ночь она услышала в прихожей шаги и голоса. Странно, дети давно ушли… Татьяна Ивановна заметила свет под дверью гостиной. «Снова забыли погасить», — подумала она, толкнула дверь и увидела груду подушек перед граммофоном: музыка звучала тихо, как сквозь толщу воды. В комнате царил полумрак. Лампа под красным шелковым абажуром освещала Диван, на котором спали, обнявшись, Люля и юноша с бледным тонким лицом. Люлино платье было расстегнуто, щека незнакомца покоилась на ее груди. Старушка подошла ближе: они действительно спали. В комнате пахло алкоголем и табачным дымом; грязные стаканы, пустые бутылки, полные окурков пепельницы, на полу — подушки, хранящие отпечатки тел.
Люля проснулась, посмотрела на Татьяну Ивановну и улыбнулась; в ее потемневших от вина и возбуждения глазах плескались насмешливое равнодушие и безмерная усталость.
— Чего тебе, няня? — прошептала она.
Длинные распущенные волосы девушки свисали на ковер. Она попыталась подняться и вскрикнула от боли, встряхнула головой, сбрасывая запутавшуюся в волосах руку любовника, и села.
— В чем дело? — нетерпеливо спросила она.
Татьяна Ивановна смотрела на юношу. Она хорошо его знала: ребенком князь Георгий Андроников часто бывал у Кариных. У мальчика были длинные золотистые локоны и костюмчики с кружевными воротничками.
— Вышвырни его — немедленно! Ты меня поняла? — дрожащим голосом произнесла Татьяна Ивановна, побледнев от огорчения.
Люля передернула плечами:
— Хорошо, успокойся… он сейчас уйдет…
— Люличка…
— Да, да, конечно, только замолчи, ради всего святого…
Девушка остановила граммофон, закурила — тут же бросила сигарету в пепельницу и коротко приказала:
— Помоги мне.
Они молча прибрались, вытряхнули пепельницы, составили на поднос пустые стаканы. Люля открыла ставни, жадно, полной грудью, вдохнула прохладный воздух улицы.