Осенним днем в парке
Шрифт:
Музыка стихла. В зале слышался только голос Панкратьевой, тянувшей заунывную песню. Все посмотрели в ее сторону улыбаясь. Маша заметила, что Толмачов увидел ее.
К столику, как на коньках, подлетел официант и сказал Панкратьевой:
— Гражданка, петь у нас не разрешается…
Она отмахнулась от него рукой, потом сказала:
— А того, братец, не понимаешь, что эта песня настоящая, душевная.
Улыбающийся Толмачов подошел к столу, взял Панкратьеву за руку.
— Ты что это, лекцию читаешь, Наталья Петровна? — спросил он.
— Объясняю, —
Тот смахнул салфеткой крошки со стола и ушел.
Толмачов подождал, когда железнодорожницы окончат ужин, и они все вместе вышли из ресторана. Панкратьева пошла спать, а Толмачов и Маша зашли посидеть в гостиную.
В большой комнате никого не было. На столе лежали старые газеты. Маша села на стул и смотрела, как Толмачов перекладывает их. Она чего-то ждала. Толмачов спросил, не отрываясь от газетного листа:
— Как вы теперь живете, Маша?
Он никогда не называл ее по имени, но Маша не обратила на это внимания. Она не знала, что отвечать ему. Смотрит в газету и спрашивает небрежно, как будто она не человек.
— Я сегодня днем заметил, что вы меня избегаете, — снова сказал Толмачов и посмотрел на Машу внимательно. — Чем это объяснить?
— Не знаю, — ответила Маша. — А почему вы сами ко мне не подошли?
— Я был занят, — объяснил Толмачов.
Он отодвинул от себя газеты и стал расспрашивать, как она живет. Маша доверчиво рассказала все — и про то, как работает, и про людей, и про молодоженов, которых никак не может выселить, и про мужа. Только про скуку свою ничего не сказала. Но Толмачов догадался: она что-то утаила от него.
— Вы мне расскажите главное: какое у вас настроение, — попросил он.
Маша призналась, что скучает. Она и сама не знает, почему так получилось, ведь она многого добилась. Наверное, она неблагодарный человек, которому все мало. Она рассказала, что, когда на станции были напряженные дни, ей было весело. Жалко было уходить домой. Осталась бы, и всем распоряжалась, и все бы делала по-своему.
— Вам надо еще учиться, — сказал Толмачов, — и по специальности и по общеобразовательным. У нас есть курсы без отрыва от производства. Вы способная, вы можете стать дежурным по станции.
— Дежурным я смогу, — сказала Маша, — я уже присмотрелась к этой работе. А по общеобразовательным мне трудно. Я только три класса окончила, и то когда это было!
— Тем более надо учиться.
— Ну, поучусь, а тогда? Если скучно будет, так опять учиться?
— Да, опять. Жизнь есть движение вперед.
Маша не совсем понимала, для чего ей надо всегда учиться, но она верила Толмачову.
— Хорошо, — послушно сказала она, — я запишусь на курсы.
Тогда Толмачов спросил:
— Вы вспоминали меня, Маша?
— Вспоминала, — честно сказала Маша.
— И я вас никогда не забывал…
Толмачов поспешно встал, как будто пожалел о сказанном, и стал смотреть на часы. Маша тоже встала и собралась идти. Толмачов сказал:
— Поверьте мне, что, когда я заинтересовался вашей судьбой, еще ничего такого не было…
Маша пришла в номер и, не зажигая света, легла в постель. Сейчас она не завидовала женщинам, в которых влюбляются мужчины… Внимание Толмачова, достойного и серьезного человека, и льстило ей и пугало ее.
Она ворочалась на постели, пока Панкратьева не услышала, что она не спит, и не позвала ее к себе. Маша легла рядом с Панкратьевой и рассказала все, что было у нее на душе. Они погоревали вдвоем о Коле и решили, что Маша должна дожидаться его возвращения, а там видно будет.
— Нет, все равно я от него не уйду, — сказала Маша твердо, — для меня нет лучше человека, чем он…
Слет стахановцев кончился, Маша уехала домой. Она была теперь бодрее, чем раньше. Молодожены наконец-то освободили комнату. Скучать не было времени. Маша выполнила все, что обещала Толмачову в городе, — поступила на курсы дежурных и в школу для взрослых. Мать удивлялась, зачем она эта делает, зачем так перегружает себя. Маша резко отвечала, что так надо. Теперь она сама была убеждена в этом.
Маша завела аккуратные тетрадки по всем предметам и на всех надписала: «М. Куликова». Дочка брата, двенадцатилетняя школьница, приходила к ней, и они вдвоем, племянница и тетка, готовили уроки. Маше было удивительно, как она могла жить и не знать, сколько интересных вещей и понятий существует в мире. Прежняя жизнь казалась норой, в которой они с Колей сидели.
Зимой Маша подала заявление в партию. Ее приняли. На собрании выступали старые железнодорожники и хвалили Куликову, которую помнили еще девчонкой.
А вскоре вернулся Коля. Его освободили досрочно. Он приехал домой без предупреждения. Маша вернулась из школы и застала его в комнате: он сидел на корточках и починял перекладинку от стола. Что-то подступило Маше к горлу, но она не заплакала, а засмеялась. В комнате сразу стало светло и просторно, как будто Коля никуда не уезжал.
Скоро в комнату набились знакомые и родственники, принесли закусок, вина. Стало шумно. Коля, немного похудевший, рассказывал про места, где бывал. Машина сестра попробовала всхлипнуть, но на нее прикрикнули. Она замолчала, обиженно поджав губы.
Жена Остапчука, втершаяся в компанию, сказала Коле:
— А мы тут без вас тоже интересно жили. Ваша Маша теперь первый человек на станции. Как вы только с ней совладаете…
— Ты, Николай, не вздумай Маше поперек пути становиться, — сказала невестка и подперла кулаками бока.
Коля засмеялся и нежно посмотрел на Машу. Он гордился женой.
Маша весь вечер сидела, уцепившись за Колин рукав. На стол подавала мать.
БИФШТЕКС ПО-ДЕРЕВЕНСКИ
Рассказ