ОСЕННИЙ ЛИС
Шрифт:
Раскупорили жбан. Пиво оказалось густое и крепкое. Съели по чашке щей, еще по одной. Наконец, когда на столе появился самовар, Жуга решил, что пора переходить к делу.
– Ну, хозяева, спасибо за угощенье, пора и дело знать. Говори, Вацлав, зачем звал.
– Значится, так, – налив себе чаю, начал тот. – Уж полгода, наверное, будет с тех пор, как у нас неладное творится. Я уж кого только ни просил помочь, и батюшку, и бабку Нису, да все без толку. Всяк толь…
В углу кто-то кашлянул. Вацлав вдруг поперхнулся, выронил блюдце, и остолбенело уставился на гостя. Чай лужицей разлился по
Ни секунды не медля, Жуга вскочил, опрокинув лавку, рука сама нащупала за поясом шершавую ореховую рукоять, и через миг его нож пригвоздил самоходный пирог к доскам столешницы.
«Ай– мэ!»-тихо вскрикнули где-то под потолком. Стоявший возле печки березовый веник вдруг шаркнул по полу и безо всякой на то причины взвился в воздух, нацелясь прутьями в лицо. Жуга сбил его, почти не глядя, ударом кулака, вскинул руки и выкрикнул коротко:
– Кумаш!
Упала, звеня, печная заслонка, и все стихло.
Жуга постоял с минуту, настороженно прислушиваясь, шумно вздохнул, поднял и поставил на место лавку, уселся и налил себе чаю. Выдернул нож, тронул пальцем дырку на скатерти, покачал головой и, откусив кусок пирога, принялся его жевать, как ни в чем не бывало. Вацлав со страхом смотрел на него, словно Жуга уплетал не пирог, а живого ежа.
– Славные у тебя пироги, хозяйка, – хмуро сказал Жуга, прожевавшись. Повернулся к Вацлаву. – Ну, а теперь выкладывай начистоту, что и как.
– А… ЭТО не вернется?
– Пока я здесь – не вернется.
Хозяин собрался с духом и торопливо, сбивчиво начал.
Он не помнил точно, когда все это началось. Вроде бы летом, а может быть, уже и осенью. В тот год стояли табором цыгане у села. Вели себя вроде бы чинно, коней не крали, а если и крали, то, верно, где-то в окрестных деревнях. Жили они у себя там, а в село наведывались все больше за пивом. Андрлик, тесть его, который пиво варит, здорово тогда поднажился. Опять же и ребятишки ихние в село тоже часто хаживали, пели, плясали, попрошайничали. Таскали, понятное дело, что плохо лежит. А как уехали, тут, значит, и началось это вот… вот это самое…
За столом воцарилась тишина.
– Ну, – хмуро спросил Жуга. – Что же ты умолк?
– Дык ведь все, вроде… – пролепетал тот, потупившись.
Жуга поднял взгляд, посмотрел Вацлаву в глаза.
– Все, говоришь? Ну, что ж, раз так… Спасибо за хлеб, за соль. – Он встал. – Пойду я, пожалуй.
Вацлав растерянно захлопал глазами.
– Эй, погоди! Это как же… как же это…
Жуга обернулся. Лицо его скривилось.
– Думать надо было! – хмуро сказал он. – Бог знает, чего ты там для цыганчат пожалел. Может, хлеба они просили, может, юбку старую или, там, рубаху скрали… Не ведаю я, раз ты молчишь! Сам же, поди, наживался на них, а менки пожалел.
– Дык ведь я… – залопотал тот. – Кто ж знал! Ведь надоели же хуже горькой редьки, нехристи! Ну, отодрал я двоих ремнем, чтоб не шастали где попало… пацана с девкой…
– «Кто ж знал!»– передразнил Жуга и опустился на лавку. Попотал рыжей головой. Вздохнул. – Хитрые они. Даже дети малые – и те у них могут кой-чего. Вераку тебе подсунули… или тырву, черт их разберет…
Хозяйка и ребятишки сидели тише воды, ниже травы. Вацлав растерянно молчал. Поскреб в затылке.
– И… что теперь?
– В дом ты их пускал?
– Нет…
– Пошли на двор.
Во дворе Жуга огляделся, прошелся туда-сюда и решительно направился под навес-дровяник.
– Осенью дрова склал? летом?
– Летом.
Жуга неторопливо двигался вдоль поленницы, дотошно ощупывая дрова, вытаскивал какие-то щепки. Посадил занозу, сморщился.
– Здесь нет.
Прошел дальше, потом еще, и Вацлав уже отчаялся, когда из-за третьей поленницы вдруг донеслось торжествующее «Ага!»– и показался Жуга.
– Вот, держи, – он сунул что-то Вацлаву в руки, и тот с изумлением уставился на находку. То были две грубые деревянные куклы, наряженые в какое-то пестрое тряпье. Ни рук, ни ног у них не было. Нарисованные углем лица скалили зубы в злобной усмешке.
– И это все?!
– Все.
– Гм, это же надо, а! Скажи кому – не поверят. Ведь даже рук нет…
– А руки ихние по избе по твоей шарили, – усмехнулся Жуга.
Вацлав повертел деревяшки в руках, покосился на Жугу.
– Что ж мне теперь с ними делать?
Тот пожал плечами.
– Хочешь – сожги, а нет – так девчонкам своим отдай. Аккурат две штуки. Теперь можно, теперь не будет от них вреда.
Вацлав содрогнулся:
– Ну уж нет! хватит лукавого дразнить. В огонь их, в плиту! Да слышь-ка, – он замялся, – а ну, как вернется эта пакость?
Тот покачал головой.
– Ну, спасибо тебе! Век благодарен буду, – он сунул кукол в карман. – Ты как насчет денег? Двадцати менок хватит? Сочтемся, а? Вот и славно, за мной не залежится. А сейчас, такого дела ради надо бы это… того… пропустить по кружечке. Пошли-ка в дом, друг Жугуц, отпразднуем!
Жуга поднял голову.
– Жуга.
– Что? – обернулся Вацлав.
– Меня зовут Жуга, – хрипло сказал тот и, повернувшись, зашагал вниз по улице.
* * *
Збых проснулся ближе к вечеру и долгое время лежал недвижно, глядя, как трудится в темном углу под потолком паук над своей ловчей сетью. Рваной шелухой опадали остатки странных, непонятных снов. Шум в голове прошел, и лишь слабость, противная и доселе совершенно кузнецу незнакомая, мешала нормально думать и двигаться.
Хлопнула дверь, и вошел Жуга, отряхивая снег.
– Давно проснулся? – он скинул полушубок и подошел ближе, протягивая к печке красные с мороза ладони.
– Только что, – Збых приподнялся и сел. Голова закружилась.
– Есть хочешь?
– Пожалуй…
Жуга полез в печь, вытащил чугунок с похлебкой. Разлил в две тарелки, отрезал хлеба. Рассеянно черпая перепрелый суп, Збых едва ли одолел половину и отодвинул миску. Жуга же вообще к еде не притронулся; мрачный и взъерошенный, он сидел, задумчиво подперев голову рукой, и молча ковырял ложкой в густом вареве. Покосился на Збыха.