Осенний мост
Шрифт:
Кими отвернулась и опустилась на колени; она высунула язык как можно дальше. Сейчас она ударится подбородком об пол, откусит себе этот орган, причиняющий столько беспокойства, и истечет кровью. Какая короткая жизнь… и единственным лучиком света в ней был тот, что внес монах-чужеземец, Джимбо — да и то было так давно… Кими закрыла глаза и вскинула голову, чтобы опустить ее в последний раз. Высунутый язык уже успел настолько пересохнуть, что начал запекаться.
Кими, — сказало чудище.
1882 год, монастырь Мусиндо
.
Горо, —
Кими, — отозвался святой.
Горо.
Кими.
Горо.
Кими.
Это повторение имен могло длиться очень долго. Настоятельница привыкла воспринимать это как разновидность ритуальных формул, и иногда, совершенно непреднамеренно, сама того не замечая, погружалась в состояние медитации. Иногда Горо все еще был рядом, когда она приходила в себя. А иногда он куда-нибудь уходил, поскольку строго придерживался распорядка, некогда принятого Джимбо. Однажды, когда настоятельница пришла в себя, шел проливной дождь, и кто-то из послушниц держал над ней зонтик. Конечно же, ее прислал сюда святой.
До того дня, когда Горо отыскал ее в Йокогаме, он никогда не произносил ее имени. Сейчас, двадцать лет спустя его словарь по-прежнему состоял всего из двух слов. “Джимбо”. “Кими”. Как он нашел ее? Она не знала. Как случилось, что “люди волны” взяли его в охранники? Она не знала.
Кими, — сказал он, взял ее за руку и вывел из загона, от пристани, из Йокогамы, и привел обратно в Мусиндо. Тот самый человек, который постоянно умудрялся заблудиться по дороге от деревни до монастыря, при том, что монастырь было видно из деревни. Как он забрался так далеко и как с такой легкостью нашел дорогу обратно? Она не знала.
Большинство женщин были слишком перепуганы, чтобы последовать за ними, но некоторые все-таки решились. Кое-кто из них до сих пор обитал в Мусиндо. Их никто не преследовал. Почему? Она не знала. Она никогда больше не видала ни этого торговца, ни этих “людей волны”.
Настоятельница моргнула.
Горо рядом не было.
Сколько же она простояла здесь, углубившись в мысли о прошлом? Настоятельница взглянула на небо. Было уже хорошо за полдень. Экскурсия давно завершилась, открытая монастырская трапеза подана и съедена, гости ушли. Настоятельница покинула уголок смотрителя и вернулась в монастырь; нужно было подсчитать дневную прибыль. Кроме пожертвований за экскурсию, были еще подношения, которые оставляли в медитационном зале — для будд, на кухне — за трапезу, и в мастерской — за священные реликвии: кусочки обугленного дерева, пули и обрывки свитков.
Обугленное дерево бралось из развалин зала для медитации, взорванного во время прославленного сражения. Его кусочки пользовались особенной популярностью у посетителей, вервших, будто они обладают силой, приводящей к такому же мощному, взрывному просветлению. Те, кто искал защиты от физических опасностей либо от злых намерений недругов, предпочитали в качестве талисмана пули. В конце концов, эти пули тысячами летели в князя Гэндзи, и ни одна из них в него не попала. Ясно же, что они должны были впитать часть его силы, отвратившей нападение.
Но все прочие поступления меркли перед пожертвованиями, приносимыми теми, кто желал приобрести фрагмент свитка. Всякий, кто стремился заполучить эти кусочки бумаги, был уверен, что к нему попали останки свитков “Воробьиной тучи”, откровения
Настоятельница никогда ничего такого не утверждала, но и не расхолаживала посетителей. Пули действительно были теми самыми пулями, которые были выпущены во время битвы и собраны Горо во время уборки в монастыре. Кусочки дерева действительно были останками старого зала для медитаций, как люди и полагали. А вот фрагменты бумаги были кусочками, которые настоятельница оторвала от древних неисписанных свитков — изначально их было двенадцать, — которые были подарены монастырю госпожей Эмилией примерно пятнадцать лет назад. Настоятельница не знала, для чего предназначались эти свитки, — да, по правде говоря, это ее и не особенно интересовало. Значение имело лишь то, что монастырь Мусиндо получал достаточно пожертвований и был в состоянии прокормить своих обитателей и их семьи. Пусть людит верят в то, что хотят верить, раз это дает им хоть какой-то покой и утешение. И того, и другого в мире слишком мало.
Настоятельница уже хотела было снять капюшон — день выдался теплым, — но тут заметила, что не все гости ушли. Один до сих пор был здесь — тихо сидел в главном садике: молодой человек, необычайно красивый, с очень яркими глазами и длинными, почти девичьими ресницами. Усы удачно избавляли его от излишней смазливости. Молодой человек был одет по последней западной моде: черная фетровая шляпа, серый шелковый жилет под черным двубортным шерстяным пиджаком, и темно-серые шерстяные брюки. Только обувь — сапоги, подходящие скорее для наездника, чем для горожанина, — выбивалась из общей картины. Настоятельница поклонилась, сложилв руки в гассё, буддийском жесте приветствия, и собралась пройти мимо, но тут молодой человек заговорил с ней.
Наш проводник рассказал нам о знаменитой битве, — сказал он.
Он как-то странно выговаривал слова, как если бы ему недоставало практики. Быть может, он лишь недавно вернулся из-за границы, где ему пришлось говорить на чужом наречии, и его язык не успел заново привыкнуть к японской речи.
Это делается с назидательными целями, — сказала настоятельница. — То, что подобное насилие произошло в святом месте, должно напоминать нам о том, что и безмятежность, и хаос не настолько далеки от нас, как нам хотелось бы думать. Надеюсь, этот рассказ не слишком вас побеспокоил.
Вовсе нет, — отозвался молодой человек, хотя на самом деле вид у него был обеспокоенный. — Просто я слыхал эту историю в другом варианте.
Губы его сложились в легкую, едва заметную усмешку, и эта усмешка кого-то напомнила настоятельнице — но она не могла вспомнить, кого именно.
Проводник сказал, что господин Таро привел на помощь прославленных кавалеристов княжества Акаока, — сказал он. — Но Таро тогда еще не звался господином, и он угодил в ловушку вместе с князем Гэндзи и всеми прочими. Помощь привел господин Мукаи, который явился с севера вместе со своими вассалами.