Осенняя охота
Шрифт:
Две дамы, одна – в платье с бело-черными полосками, другая – в красном закатном, вышли из-за стола, словно приготовившись к исполнению танца, взялись за руки и продолжили разговор, недопустимый по какой-то причине за общим столом. Они стояли так долго, не разжимая рук. Анастасия успела съесть салат, пока не появился священник в черной сутане.
Обе дамы почтительно поцеловали ему руку, и другие тоже поднимались с мест и целовали ему руку. Священника усадили во главу стола, как на картинах о тайной вечере, и две женщины в платьях сели с ним рядом.
Анастасия засыпала от
Принесли рыбу, она оказалась не такой, как подавали на крестинах. Павел расстроился: «Завтра спрошу у Татьяны. Время здесь стоит, машины те же, что и десять лет назад, а цены растут. Я помню, еще на Крите греческий салат стоил три евро, а сейчас уже пять».
Священник, сопровождаемый женщинами, ушел, за ним поднялись и другие. В кафе остались только Анастасия с Павлом и старички. Аккуратные, в белых брюках, они играли в шахматы за дальним столом. На их столе горела свеча, освещая доску с фигурами. Двое официантов присели к ним за стол, комментируя ход игры. Вышел и сам хозяин таверны Николай – крупный, кудрявый, с брюшком, неся на подносе тарелку с хлебом и огурцами, тарелку с сыром, бутылочку самогона, и тоже сел к старичкам. Все выпили по рюмочке. Вышла пожилая женщина, наверное мать Николая, и унесла бутылку.
Выбежала девочка с подносом, она несла кофе, Николай погладил ее по голове.
В номере включили кондиционер, закрыли ставни. Павел поцеловал ее наугад, попал в плечо и отвернулся. «Завтра продолжим шалить, а сейчас спать». И мгновенно пришел сон.
Несколько дней подряд, повинуясь путеводителю, осматривали достопримечательности. Павлу все это было неинтересно. Камни и камни. Анастасия выполняла познавательную программу за двоих, хотя ей тоже было неинтересно. В древнем Коринфе сфотографировались у Львиных ворот, после них там же целовались юноша и девушка, Анастасия подумала: они такие же, какими мы были когда-то, только у них все впереди.
В Эпидавре, в каменном знаменитом театре, забрались на самый верхний ряд и оттуда смотрели на уменьшившуюся сцену. Женщина в широких штанах, видимо гид, вышла в центр, громко хлопнула в ладоши, призывая свою группу, и американские туристы – толстые, бесформенные, в шортах, бродившие безо всякой цели, встали в круг и захлопали тоже. Павел засмеялся.
Вышла еще одна женщина, высокая, в желтом платье, наверное итальянка, и, решив проверить акустику, запела. Американцы переметнулись к ней, радуясь бесплатному концерту. Итальянка пела, сопровождая выступление выразительными жестами, и Анастасии казалось, что она обращается к ним – зачем вы мучаете друг друга? К итальянке подошла пожилая женщина в черном платке – концы повязаны на затылке, белые седые волосы, тонкие журавлиные лодыжки, наверное мама, и подарила цветы. Итальянка заплакала.
Они еще погуляли вокруг театра, держась за руки; туристы снимали на телефон столетние деревья, камни, кафешки с мороженым и соком – все, что видели вокруг. Анастасия купила мороженое – тут же пришли попрошайничать
Орды собак повстречались им в Нафплионе, когда-то столице Греции, а сейчас маленьком, почти сельском городке. Анастасия и Павел побродили по морскому порту, а после пошли обедать в первую попавшуюся таверну. Высокая официантка с черными стрелками на веках сидела за столом с двумя пожилыми мужчинами, и они по очереди целовали ей руки.
Обедали, не разговаривая. Павел углубился в телефон. Анастасия сохраняла хладнокровие, она обещала себе на время отпуска быть идеальной женой: не злиться, не обижаться. Но они все равно ссорились. Павел уставал от музеев, слишком жарко, длинные очереди, исчезал, Анастасия находила его в кафе, с бутылкой вина, обижалась, Павел был невозмутим и неприступен, и в такие минуты она думала: вот и все, вот и все, прозвенел последний звонок, глупая песня с ее выпускного, надо решиться и разойтись.
Но вечером в своей деревне, набрав закусок в таверне Николая, шли на пляж, раскладывали еду; тихо плескались волны – ведь хорошо, лучше, чем твой снег. В такие минуты уходили занудные муки одних и тех же переживаний.
Павел загорел, Анастасия оставалась белой, как крем от загара.
Они давно договорились: никаких святых мест. Все это было, и все это прошло: чтение акафистов Матронушке, очередь к иконе, начинающаяся с трех ночи, послушания, строгие посты, – но голубь не прилетел во второй раз с благой вестью, так бывает.
В Вешту, к святой Феодоре, они поехали только по туристическим причинам.
Русская женщина-гид в платочке водила экскурсию. Рассказывала о монахине Феодоре, простой греческой девушке, ушедшей в мужской монастырь или, по второй версии, на войну, в нее влюбилась безответно селянка, объявила себя беременной и соблазненной. Павел шепнул на ухо: «Какие вы, бабы, коварные». «Пусть мое тело станет храмом!» – Гид показала на храм, перекрестилась, и женщины тоже перекрестились.
В воде стояли свечи, и свет от них огибал крестным пасхальным ходом всю территорию монастыря. На крыше монастыря росли семнадцать деревьев – гладкие, полые внутри под чешуйчатой аллигаторовой корой.
Женщины молились, целовали стены, ступени, просили каждая о своем, и молельный хор поднимался туда, в небо. За допуск к Богу требовалась плата: святая вода за евро, свечи, поминание, иконки – четыре.
Анастасия не купила свечей, не зашла в храм – села на лавочку около ухоженных клумб.
– Там дальше еще какой-то храм с иконой, – сказал Павел.
Он тоже не верил в чудеса исцелений, подбадривал ее, как проскочивший мимо угодившей на мину. Он мог спастись. А она уже нет.
Мимо них прошла очень пожилая толстая монахиня и перекрестилась семнадцать раз. Анастасия хотела в отель, Павел – пожрать. К монахине подошла женщина, гречанка, и монахиня крепко обняла ее за плечи.