Осенняя женщина (сборник стихотворений)

Шацков Андрей

Март

Брызжет даль белизною и паром.

Свежий воздух пьянит, как первач.

По поляне блестящим гусаром

Проскакал одуревший косач.

Громким писком шальные синицы

Нас приветствуют в чащах сосны.

Мы на лыжах стоим – у границы,

У границы зимы и весны.

И в капельном разбуженном шуме

В синеве высоко-высоко

Облаков боевые ушкуи

Мчат под звонкие гусли Садко.

Незабвенные детские были,

Заповедного счастья миры…

Что ж вы голову так забелили,

Сорок зазимков, с этой поры?

Где вы, тонкие пальчики-спички,

Растопившие лед без следа?

Но несутся звеня электрички

В те родные места и года,

Где жилось с ощущеньем азарта,

Где дышалось легко на бегу

В первых

днях долгожданного марта

По последней лыжне на снегу.

* * *

Нет, ничего не говори.

В ложбины лес струится кровью,

И золотые сентябри

Костром горят по Подмосковью.

Я позабыл, в какой главе

Давно прочтенного романа

Вот так же, по сырой траве

Стелился белый хвост тумана.

И босиком,

и босиком

По листопаду,

листопаду

Ко мне бегом,

ко мне бегом

Ты вырывалась за ограду.

Как листьев – лет волос с плеча,

И губы с запахом полыни.

И запоздалый клин крича

Тревожно тает в нежной сини.

А память сказку повторит.

В ложбины лес струится кровью,

И золотые сентябри

Костром горят по Подмосковью.

Прощание у стен Донского монастыря

В кирпичной чаше древнего собора,

Среди полуразваленных столбов,

Не опуская пристального взора,

Та женщина внимала про любовь.

Спускалось солнце плавным полукругом,

И мелкий снег по мрамору рябил.

Она меня своим считала другом,

И я об этом знал… но позабыл.

Забыл, что в этом мире все непросто,

Что горек сладкой встречи дикий мед.

Смотрели удивительные звезды

На двух теней озябших хоровод.

О нежность бесполезная поэта!

О повторенность и банальность фраз!

Ну кто тебя из солнечного света

Соткал такой, с морщинками у глаз?

И кто мне даст неведомые силы,

Словами не затмить твою красу?

В кирпичной чаше тихо спят могилы

И застывают хлопья на весу…

* * *

Эта ночь для двоих.

Тихо в комнату утро вплывает.

Серебристая пыль

Осыпает прибрежный балкон.

Нежный девичий профиль

На левом плече засыпает.

Мне встречались нежней

Лишь в полотнах рублевских икон.

Двадцать солнечных дней

Нам с тобою не будут обузой.

Двадцать солнечных дней

Нам с тобой не уйти от судьбы.

И взовьются стрижи

Над великой и плавною Рузой,

И с вечернего неба

Падут грозовые столбы.

Отойдет сенокос,

Отцветет на полянах цикорий.

Скоро осени цвет

Зажелтит полновесную рожь.

Я тебе расскажу,

Прошепчу тебе кучу историй:

Полуправду

И полузаветную ложь.

А когда расставанья

Настанет проклятое время,

Покачнется земля

И присохнет к гортани язык.

Мне останется дней

Незабвенное, сладкое бремя:

Эта ночь для двоих.

На плече моем девичий лик.

На Рузском шоссе

Я уйду по Рузскому шоссе

После расставанья на рассвете.

Солнца золотой карась – в лозе

Рвет тумана утренние сети.

Я пойду без тяжести в груди

К нежно розовеющему храму.

На реке ушкуйники лодьи

Из варягов в греки плавят, знамо.

Чуден благовеста ранний час,

Встреченный побудкой петушиной.

Семеренкой в Яблоневый Спас

Покатилось лето под вершину.

Скоро кликнет осень Алконост,

Спрятавшись за кроны вековые.

И дорогой этой на погост

Повезут отрубленные выи

Тех колосьев, что сейчас в росе,

Как отряд бойцов в кольчужной стали…

Я уйду по Рузскому шоссе

В зимние, нехоженые дали.

Завет

Шепчи мое имя, молись.

Я – молнией битое древо.

Развилка, уведшая влево.

Капканом отмеченный лис.

Шепчи мое имя, молись.

Застынь перед ликом иконным.

Я – пеший в нашествии конном.

Я – в черепа чаше кумыс.

Шепчи мое имя, молись.

Под крестоандреевским стягом

Есть

место певцам и бродягам.

Им ведом грядущего смысл.

Шепчи мое имя, молись.

Ты станешь моим оберегом,

Опарою пашни под снегом,

Строкою, упавшей на лист.

Шепчи мое имя, молись!

На могиле М. И. Цветаевой

И будет предвечная болесть России

Болотным туманом ползти по земле,

И будут ее соловьи и мессии

Лежать на снегу иль болтаться в петле.

Марина Ивановна! Свят твой жеребий

И, словно звезда Вифлеема, высок.

Но узкой петлею затянется гребень

Елабужских вечнозеленых лесов.

Пребудет не скоро признанья награда,

Пребудет не скоро любовь на века.

А что остается? Кладбище, ограда

Кирпичного камня да Кама-река,

Да звон колокольный, густой

и умильный,

С вершин церковей сорока-сороков,

Да старые сосны, да камень могильный,

Да медная горстка людских пятаков.

А больше не надо, а больше не требуй.

Стою на юру средь сухих повилик.

Марина Ивановна! Темен твой жребий.

Марина Ивановна! Светел твой лик.

Северо-западная элегия

А дни все короче, все шире река

И рыба в залитые пожни теснится.

И белая ночь, как стакан молока,

Разлитый июнем – во сне не приснится.

Приземистый храм молчалив и суров.

Ошую – леса, одесную – болота.

Две вскинутых башни грозящих перстов

Закрыли в чудскую равнину ворота.

Все свечи сожгу перед ликом твоим,

Мой ангел-хранитель, забывший

о встрече.

Кому мы сегодня поминки творим,

Рябин и калин красноперые свечи?

Но если меня сохранит талисман

На черной воде, на извилистой трассе,

Мы выпьем с тобою, речной капитан,

Бельмастый чухонец – Василий Тарасов.

О дно челнока громыхают шесты,

И ноги с похмелья танцуют, как буквы.

Желтеют, рыжеют, буреют листы,

И только алеют созвездия клюквы.

Все кончено. Вечный покой сентябрю.

Пустые леса молчаливы и гулки.

В дорожный мешок упакую зарю,

Чтоб каменных плит осветить переулки.

Осень над Долгой

Стена, зеленая стена

Да клюквы алая пороша,

И небо выцветшего льна

Лучом зари стерню ерошит.

Очерчен жизни полукруг

Речной упругой тетивою.

Легла роса на мокрый луг.

Покой во всем… И нет покоя!

Колеблет свечка полумрак.

Дрова съедает огневица.

Тропа сползает в буерак.

Кричит в полях ночная птица.

И браги забродивший хмель

Манит с собой в леса и хляби,

Шепча, что на дворе – апрель,

А это северный сентябрь.

Пора, мой друг, виски белы,

И на поля ложится иней.

В последний раз – тесней столы,

Чтоб после никаких идиллий,

Чтоб не казался каждый куст

Порфирородную калиной,

Чтоб не раздался пальцев хруст

От трели песни соловьиной

И чтобы чувствовали мы,

Застыв над Долгою-рекою:

Над миром света власть и тьмы.

Покой во всем и нет покоя!

Памяти отца

Под утро на солнце блистает

За ночь не растаявший лед.

Последняя ласточек стая

Готова в прощальный полет.

В лесном ленинградском починке,

Где слажен родительский дом,

Заочно справляют поминки,

Привычным живя чередом.

Усопший, ушедший, убитый?

Что делать, хоть плач, хоть не плачь,

На вешалке старой забытый

Синеет покойного плащ.

Калина кровавой рукою,

Запа?лит свечу за окном,

И чайкой над Долгой-рекою

Уносится память о нем.

А где-то в московской портьере

Запутался солнечный луч,

Скрипят приоткрытые двери —

Не нужен покойному ключ.

Пылится с закладкою книга,

На фото печаль в пол-лица,

И давит на плечи верига

Грехов и заветов отца.

При жизни своей непутевой

Он был бескорыстен и прост

И внукам своим двухметровый

Почти заповедовал рост.

Мне ночью неладное снится.

Мне жизнь начинать, как с листа.

И тянется в небо, как птица,

Процветшее древо креста.