Ошибка "2012". Джокер

Семёнова Мария

В начале третьего ночи грузовая «Газель» доста­вила в больницу пострадавшего. Водитель, достой­ный наследник северного менталитета с его неруши­мыми понятиями о помощи на дороге, даже после недавнего нападения на автобус не смог проехать мимо бездыханного человека на обочине грейдера. Правда подошёл он к нему с монтировкой в руке, но та не понадобилась. Человек лежал без движе­ния. никаких документов при нём не нашлось. Зато из толстогубого рта шёл сильный запах алкоголя. Ну, дело ясное, перепил. Бывает...

В

больнице человеку промыли желудок, назначи­ли капельницу. Зашла было речь об искусственной почке, но решили обойтись без неё. А где-то уже ча­сам к четырём начались чудеса Кожные покровы по­страдавшего начали стремительно темнеть. Доктора всполошились, задумались об интоксикации, но во­лосы больного, исходно русые, тоже начали темнеть буквально на глазах. Да ещё и завиваться мелкими кольцами. Это уже не объяснялось влиянием тосола или антифриза, выпитого больным в поисках кайфа Ещё через час перед изумлёшгыми медиками ле­жал натуральный негр.

Что самое занятное, негр бредил по-русски, всё

звал какого-то чёрного буйвола.

1

Это уже пахло совсем плохо, и врач, более не мешкая, дал знать в милицию, а уж там-то фотогра­фии беглого зэка-африканца висели даже в туалете.

Вот так всё и получилось...

— Ладно, доктор, спасибо. — Колякин бросил в рот конфетку, угостил доктора, и в это время с то­потом появилась гвардия под началом Балалайкина. Все грозные, в шлемах, в бронежилетах и при «Ка­лашниковых», только мрачный Сердюков в фураж­ке и с пистолетом. Ну не прапорское это дело, тас­кать тяжесги поутру.

Налегке был и Балалайкин. В руках он держал особой важности папку.

— Смирно! — рявкнул он так, что гвардейцы вы­тянулись струной,— Товарищ майор, розыскная груп­па по вашему приказанию...

— Вольно, — отдал честь майор. — Приказываю взять задержанного под охрану. Старший лейтенант, папку!

Оттеснив милицию, гвардия встала у койки. Ба­лалайкин развязал тесёмки, извлекая личное дело заключённого. Началась процедура сличения.

— Похож. Очень похож, — глянул на фотофа- фию Колякин. — Эй, поверните-ка мне его в фас... А теперь в профиль...

— Он. товарищ майор, он это, — глянул из-за его плеча Балалайкин. — Я его, гада, сразу признал...

— Разрешите? — блеснул очками лейтенант Ху- дюков. — Так, линия носа... подбородка... овал лица. Я бы оценил сходство процента на девяносто три. С известной долей субъекгивизма, конечно...

Майор взялся за дактилоскопическую карту.

— Эй, пальчики его сюда, пусть «сыграет на рояле»

— Ага... полонез Огинекого... — Балалайкин раз­мотал скотч, придвинулся к койке. — Сердюков, подсоби.

Вдвоем они прижали пальцы негра к липкой лен­те, бережно растянули её и осторожно показачи на­чальству.

— Ну-ка, — прищурился

тот.
– Первый петле­вой... здесь «дельта», а здесь «улитка». Здесь право, здесь лево... Нормальный ход. — Он выдержал пау­зу, зачем-то потёр нос и свирепо упёрся взглядом в негра, словно тот мог его слышать. — Ну что, гад, добегался? Теперь всё! Хана!

Неф не ответил...

— Вам бы, товарищ майор, в МУРе работать, — уважительно проговорил Балалайкин.

— Да куда ж я, Вадик, из родных мест, — позво­лил себе расслабиться майор и тут же командным голосом приказал: — Ну всё, давайте-ка его в маши­ну. Долечиваться будет у нас.

«А именно — в БУРе...[66]»

— В какую ещё машину? — проснулся врач. — Он же нетранспортабельный! Вы его живого не до­везёте!

Всё тот же менталитет не позволил ему промол­чать, хоть он и понимал, что спорить тут без толку. Когда это жизнь человека у нас хоть что-нибудь сто­ила? А уж человека осуждённого — и подавно...

Да ладно вам, доктор, тут недалеко, — вполне но-человечески отозвался майор, нахмурился и сде­лал знак зевающему Сердюкову. — Рот закрой и ка­пельницу возьми. Смотри, чтобы не выскочила.

— Есть. — Тот снял капельницу с гвоздя, негра перекантовали на носилки и, словно раненого с по­ля боя, вчетвером понесли к выходу. Пятым шёл мрачный Сердюков, нести в вытянутой кверху руке пластиковую ёмкость с физраствором было тяжело и неловко.

И только неф ничего не замечал, он был очень, очень далеко. Себя он чувствовал чёрным буйволом, которого тащат на живодёрню...

Ленинградский фронт, 1942.

Хава нагила

— Эх-ма... — Фраерман залез в кабину, сел, су­нул ноги на педали под ремни. «Ну и вонь. Видно, Гад недаром лапы бензином тёр...»

Гад Соломон действительно красной краски не пожалел. Всё внутри кабины было в жуткой абрака­дабре знаков. Магия не магия — воняло не кабба­лой, а конкретно суриком.

«Ладно, поц, я тебе покажу кошер, — беззлобно ругнулся Фраерман, отретулировал сиденье под вы­соту прицела и принялся застёгивать ремни. — И сгу­щёнку с шоколадом, и мацу. Все твои художества, так растак. Да тут никаким бензином не ототрёшься...»

Привычно открыл краник бензобака, подсоеди­нил к разъёмам ларингофоны и телефоны и стал

накачивать топливо в систему — пора было пускать и прогревать мотор. Теперь — подключить к процес­су бортовой баллон, тумблером подать питание с аккумулятора и громко крикнуть Гаду Соломону:

— От винта!

Услышав ответное: «Есть от винта», открыть воз­душный вентиль самопуска и снова громко крик­нуть Соломону:

— Воздух!

— Есть! — отозвался тот. Быстро сел на корточ­ки и принялся крутить кран мобильного аэродром­ного баллона. — Ща, будет вам воздух...