Ошибка господина Роджерса
Шрифт:
– Папа, это тебя.
Я посмотрел на Лену и... обмер. В руках она держала зубную пасту «Поморин». Не помня себя, я бросился в комнату и на ходу вырвал у Лены «Поморин». Она с недоумением посмотрела на меня, потому что я направился не к телефону, а открыл шкаф, полез в карман пиджака. Что за черт? Мой тюбик на месте. А этот откуда? Хотя все так просто. Обыкновенная паста...
– Папа, телефон...
– напоминает Лена.
Я быстро натянул на себя пиджак, отдал Лене ее «Поморин» и направился к телефону.
–
– как можно спокойнее говорю в трубку. А сам краешком глаза оглядываю кухню. Моих соседей уже нет. Успокаиваю себя тем, что они ничего не заметили, что побежал я уж не так неестественно быстро, как мне самому показалось.
– Алло! Алло!
– громко повторяю я, но в ответ слышу в трубке частые гудки. С досадой вешаю трубку на место.
Нужно взять себя в руки. Черт знает что с нервами. Сколько будет продолжаться эта сумасшедшая жизнь? К такому привыкнуть невозможно.
– У тебя есть время?
– спрашивает жена. Занятая своими делами, она не обратила внимания на инцидент с «Поморином».
– А что?
– Сходил бы за хлебом... Я минут через двадцать приготовлю завтрак.
– Конечно...
– радостно отвечаю я.
Я почти выбежал из дому. На улице моросил мелкий дождь. Вынул из кармана газету, прикрыл голову. Ближайшая от нас булочная - в пяти минутах ходьбы, но она была закрыта. Пришлось идти в соседнюю. Но только я сделал несколько шагов, как услышал за собой топот. Кто-то тяжело бежал.
– Стой! Стой, тебе говорят!
Я непроизвольно втянул голову в плечи. Обернулся назад. Первое, что бросилось в глаза, сжатые кулаки грузного мужчины.
– Нашкодил и убегаешь, сукин ты сын!
– кричал он.
Я тут же теряю самообладание. В следующее мгновение бегу под арку многоэтажного дома, в три прыжка перемахиваю небольшой двор и - о ужас!
– чувствую, как кто-то резко толкает меня в спину, и я прижат к земле. Чудовище с оскаленной пастью, полной зубов, обдало меня теплым дыханием. Пытаюсь пошевелиться, в ответ слышу злобное рычание. Я замер в испуге, ничего еще не соображая.
– Стой! Фу!
– доносится до моего слуха мужской голос.
Через несколько секунд тот самый человек стоит надо мной со сжатыми кулаками.
– Извините, пожалуйста, товарищ. Дурной пес, одно в ним наказание...
– Он помог мне подняться с земли.
– Развели тут всяких...
– говорю я больше для приличия, сообразив наконец, в чем дело.
– Понимаете, товарищ... Не знаю, что с ним, сукиным сыном, случилось.
– Надо намордник надевать!
– кричу я. А в сердце - радость, как хорошо все кончилось.
Что же это такое? Неужели меня начал преследовать страх? Или это простая случайность?
Разбитый и подавленный, я вернулся домой с пустыми руками.
– Где же ты был?
– удивилась жена.
– А хлеб?
– Бородинского нигде нет, - соврал
– Господи, ничего попросить нельзя. Купил бы любой.
– Я пойду... Мне пора на работу.
– А завтракать?
– Уже опаздываю, - проворчал я.
– Нельзя и слова сказать. Обиделся...
– по-своему все истолковала жена.
– Теперь буду чувствовать себя виноватой...
Я шел на работу без всякого энтузиазма. Настроение было скверное. Никого мне не хотелось видеть, ни с кем не хотелось разговаривать. Не то что в тот раз...
Когда я вошел в контору, навстречу поднялся Савельев.
– Привет, старина. Рад тебя видеть целым и невредимым, - произнес он, крепко сжимая мне руку.
– А что со мной могло случиться?
– Сделав безразличное лицо, я пожал плечами.
Что за чертовщина? О чем это он? Неужели он о чем-то догадывается? Ерунда. Нервы.
– Там трамвайщики бастуют, вдруг тебе пешком пришлось ходить, а это небезопасно в условиях современного капитализма. Ясно?
– На лице у Савельева расплылась широкая улыбка.
– Доморощенный остряк...
– пробормотал я.
– Ладно. Не сердись. Как там?
– Бери. Тебе. И отстань.
– Что это?
– Марки.
– Думаешь этим отделаться? Рассказывай.
– Потом, потом, - немного раздраженно говорю я,
– Что-нибудь случилось?
– Ничего. Извини. Еще в себя не пришел.
– Ладно. Потерпим, говорит Савельев, раскрывая конверт с марками.
– Может быть, с приездом по единой?
– Потом.
Я стоял и смотрел, как он с неподдельным интересом рассматривает марки, молча шевеля губами. В эти минуту для Савельева ничего больше не существовало. Я знал это. Можно позавидовать! Спокойное, доброе лицо. Значит, и на сердце спокойно.
– Спасибо...
– говорит он.
– У меня таких нет. Удачно выбрал.
– Выбрал! Я специально попросил филателиста продать редкие марки. Вероятно, они были подобраны хорошо, со вкусом.
– Теперь можно похвастаться...
– продолжал Савельев.
– Можно даже кое-кого удивить.
Пришла Катя. Поздоровались. Помолчали. Немного повертелась и ушла. Заглянула тетя Маша. Кивнула мне головой и закрыла дверь. Пришла Фаина. Пыталась задержаться и поболтать, но, поняв мое настроение, удалилась.
С трудом досидел я до конца рабочего дня. Савельев уже не приставал с вопросами. Катя смотрела на меня исподлобья. На этот раз я приехал без подношений. Она поняла это по-своему: жмот. Чем больше богатеет человек, тем становится жаднее.
Ушел я пораньше.
Но не сразу двинулся домой. Кружил по улицам и неожиданно остановился перед огромным зданием на Лубянке.
«Когда же?
– решаю я.
– Может, сейчас?» Но, подумав, опять откладываю на завтра, а в глубине души понимаю, что завтра будет то же самое.